Ветер странствий (СИ) - Ольга Ружникова
Если б кузина была дома — Алексис поделился бы всем в подробностях. Ничуть не пытаясь преуменьшить опасность.
Но Валерии — нет. И лучше не думать, куда она могла пойти. Куда угодно.
И неизвестно, где искать. Алексис даже не может обратиться к ее отцу. Потому что тот — слабак и тряпка, а мачеха — стерва.
И сам мидантиец — тоже слабак и тряпка. Потому что пьет здесь — вместо того, чтобы…
А чего, собственно? Он всё еще не знает, куда провалилась кузина. Дядюшка — по-прежнему рохля. Марк и его сестра — по-прежнему под арестом. Император — по-прежнему сволочь. А у Алексиса всё еще ни связей, ни влиятельных знакомых. Не считая самого дядюшки. Который, как уже упоминалось — тряпка, слабак и подкаблучник. А мачеха — стерва. И шлюха. Перезрелая.
Сладкое вино, сладкие лица, приторные ухмылки. В сластях легче всего не заметить яд. В вине, в улыбках, в поступках.
Алексис смертельно обманулся в Мидантийском Скорпионе, а в ком — отец Марка? И какого Темного квиринский родственник в упор не замечает истинной сути красноречивых змей? Юный Стантис видит это в девятнадцать — почему дядя так слеп в сорок? Люди с возрастом глупеют? Или отец Валерии просто ни разу не ошибался в людях так, как довелось его племяннику?
Или просто этого не заметил.
3
Птицы летят в сторону Сантэи. Все три дня, что Элгэ брела по ее окрестностям.
И ретиво машут крыльями не гуси или утки. Их сезон отлета на север давно прошел. Все желающие поплавать в озерах Ормхейма и Бьёрнланда давно добрались, куда хотели.
Улетают птицы, что испокон веку гнездились в Южной и Центральной Квирине. Драпают прочь. Из древнейшего в подлунном мире города и его окрестностей.
Элгэ понимает их, как никто другой. Но, увы — не всем повезло родиться крылатыми.
Сантэя — действительно древнее некуда. Не считая гробниц Хеметиса, где наверняка — еще мерзостнее.
Откровенно говоря, вообще непонятно, как здесь можно жить. Постоянно сверлит душу ощущение, что в Сантэе за все эти века-тысячелетия умерли миллионы людей. И до сих пор разлагаются. А еще… вот-вот встанут.
Неупокоенные души бродят по призракам давно снесенных домов, на чьем месте давно стоят новые. А жильцы не понимают, почему так душно днем и необъяснимо жутко ночью.
Мертвые рвутся в город живых. Плесень и гниль бьет в нос, сводит с ума. И почему-то этого не видит, не чует и не понимает никто. Кроме одной-единственной вдовой герцогини-виконтессы.
Не видят, не осязают. Разве что банджарон тоже не по себе. Но вздумай Элгэ поделиться своим бредом даже с ними — примут за рехнувшуюся. Особенно они.
Смерть не просто пришла в Сантэю. Она давно здесь обосновалась и пирует в свое удовольствие. Гнездышко свила.
А сейчас — хищно распахнула крылья. Голые кости — в клочьях гнилых, ветхих перьев.
Высматривает новую жертву… жертвы. Черной Гостье прискучила обычная ежедневная пища. Захотелось новенького и интересного. Возжаждалось.
Но глупые смертные не догадались ее порадовать, и она пришла сама. А теперь возьмет всё, что приглянется.
Элгэ вздрагивала по ночам, не в силах нормально заснуть. Но это — полбеды. Хуже, что кошмар преследует и наяву. Призрачный, но не менее жуткий взгляд двух пустых провалов костистого черепа. Смерть издевается над единственной, кто ее чует.
Подземелья! Здесь — то же, что и под Лютеной, но жутче и кошмарнее. И то зло в сравнении с этим — глупый детеныш рядом со взрослым хищником. Смешной, новорожденный зверек. Способный лишь вслепую махнуть когтистой, но еще слабенькой лапкой.
Этот бы над ним посмеялся.
И здесь нет неведомого мудрого мага, готового прийти к помощь. Только глупая девчонка. Та, кто полгода назад угодила в капкан, да так и не выбралась. И если из мира мертвых полезет… пусть даже не ТО, что ворочалось под катакомбами Лютены, а нечто, вроде Юстиниана после смерти, — Элгэ не справится. Она понятия не имеет, как упокаивать нежить. Так и не поняла. И не удосужилась спросить. То ли не успела, то ли поспешно сунула дурную башку в песок.
Не спросила. Пока было, у кого.
Может, банджарон знают? Неужели всё же придется рассказать? Всё?
Увы, откровенности мешает еще одно. Илладийку в таборе не слишком любят. Точнее — одни любят чересчур сильно. А на долю вторых, соответственно, любви не досталось.
К сожалению, жизнь лишний раз напомнила, как хорошо и привольно жилось в «цветнике». И насколько всё иначе в реальности!
Младшая герцогиня Илладэн всегда считала себя сдержанной и осторожной. А оказалась слишком дерзкой и вольной в поведении. Недопустимо. Даже для банджарон. И здесь женщина — ни в коей мере не равна мужчине. И не смеет держаться с ним вровень.
Теоретически Элгэ об этом знала. И даже часто шутила и строчила едкие эпиграммы. А вот вести себя в соответствии с этим знанием — никогда не умела. И даже не пыталась.
Такие вещи впитываются с молоком матери. А кто не впитал — сам виноват. Даже изобрази гордая илладийка величайшее для себя смирение — умный поймет, что оно — показное. И отомстит еще жесточе.
Так зачем лгать впустую?
Тем более что… герцогиня не станет опускать глаза перед дикарями банджарон. Она ничем не уступит им в бою. А значит, не склонится, даже если перед ней — сын баро.
Выздоравливающая Элгэ еще в первые дни сравнила свое поведение с образом жизни женщин табора. И всерьез опасалась вот-вот нарваться на конфликт. Да хоть с первым же ухажером — схватись он в случае отказа за нож. Кто она здесь? Опять же — никто. В Лютене была «проклятой южанкой», а в таборе — «приблудная чужачка». Пора уже привыкнуть.
Да и по поводу ее быстрого выздоровления — шепчутся. Слишком быстро — даже для банджарон. Зелья зельями, но так даже на кошках не заживает.
Как ужилась среди дикарей бесшабашная Эста — неизвестно. Но на стороне Элгэ нет даже банджаронского происхождения.
Конфликт таки возник — весьма скоро. Но вовсе не из-за приставаний кого бы то ни было.
Риста — самая тихая и робкая среди замужних банджаронок. И денег, соответственно, приносила меньше других. Такой и меди выпросить тяжко, не то что золота.
Жалеть Ристу было не принято. Слабая, больная, двух детей подряд скинула. Да и в детстве малахольной была — вечно сверстники колотили. И когда муж за плохую добычу колотил ее
