Год гнева Господня (СИ) - Шатай Георгий

[*Лат. «ручным трудом»]

[**Лат. «божьему делу»]

[***По площади примерно соответствует восьми современным страницам]

В просторном скриптории аббатства Сент-Круа трудилось более двух дюжин писцов. Каждый был занят своим делом: одни подготавливали пергаментные листы, нарезая их по лекалам; другие шлифовали пергамент мелом и пемзой; третьи размечали страницы иглой-пункториумом, прежде чем провести по ним линии киноварью; четвертые прокалывали шилом дырочки в страницах, продевали в них кожаные ремешки, сшивая листы в общий том. Чуть поодаль, у входа в библиотеку расположился длинный стол с приспособлениями, необходимыми переписчику: гусиными и лебедиными перьями, ножами для их очинки, кусками пемзы и мела, роговыми чернильницами для красных и черных чернил, линованными дощечками для шлифования пергамента, тонкими острыми ножами для разрезания кожи, бритвами для соскабливания шероховатостей, отвесами для разметки вертикальных линий, циркулями, стило, восковыми дощечками для записей, каменными брусками для разведения красок, медными застежками и мелкими гвоздями, кусками кордовского сафьяна и лепестками сусального золота.

У входа в библиотеку старший певчий готовил чернила из капустного сока, медной розы* и чернильных орешков, смешивая их на огне с гуммиарабиком и красным вином. Главный человек в скриптории, старший над всеми писцами, миниатюристами, переплетчиками и пергаментщиками — он также заведовал книгохранилищем, следя за тем, чтобы никто без его ведома не брал книг оттуда.

[*Купорос, от лат. cupri rosa]

Переписчики сосредоточенно скрипели перьями, склонившись над кафедрами. Каждая страница, каждая строка, каждое слово сокращает срок твоего пребывания в Чистилище, а каждая пропущенная буква или оплошная помарка — удлиняет его. Оттого и ярится, бесчинствуя, мелкий бес Титивиллус, пытаясь затуманить разум монахов во время письма, завлечь их мысли в тенёта блазных грёз. Но не одни лишь огрехи письма собирает этот гнусный клеврет Бельфегора.* Во время церковных служб подслушивает он пропущенные или небрежно вознесенные слова молитв, после чего спешит с доносом в Преисподнюю, где на адских скрижалях ведется строгий учет прегрешений людских.

[*Один из архидемонов]

В окно скриптория пахнуло болотистой гнилью. Уже который день витают над городом эти зловонные миазмы. Монахи говорят, их приносит ветер с малярийных болот, что раскинулись к западу от Бордо, между речками Пег и Девез. По утрам и к концу дня над болотами скапливаются густые пары, видимые даже из города. Дальше за болотами, милях в трех от города, начинаются леса, уходящие далеко на запад, до самых ланд* и золотых песков Аркашона.

[*Ланды — песчаные равнины на юго-западе Франции, по берегам Бискайского залива]

Последнее время все чаще стали гореть леса, и к болотной затхлости добавился запах гари, особенно нестерпимый под утро. Липкие туманы все ближе подбирались к городским стенам, доходя уже до гигантских мусорных куч, нагроможденных в полумиле от крепостных стен. Какой-то недоумок поджег эти зловонные курганы, и теперь они беспрерывно сочились удушливым смрадом, смешивающимся с запахами болот и горелого дерева. От этих миазмов болела голова, а душа наполнялась черной желчью и щемящей тоской по чему-то далекому и безвозвратному.

В скрипторий спешным скользящим шагом не то вошел, не то вбежал ризничий и тут же принялся о чем-то оживленно перешептываться со старшим певчим — как обычно, слегка заикаясь. Ивару удалось разобрать лишь слова «аббат» и «inspectio». Вскоре по громкому шепоту переписчиков он догадался, что настоятель аббатства Сент-Круа вернулся из своей поездки в Сулак.

Один за другим монахи под разными предлогами принялись отпрашиваться на выход. Вскоре старший певчий махнул рукой и сам покинул скрипторий. Ивар, в числе последних, также устремился наружу.

Навстречу ему, мимо малого кладбища, двигалась целая процессия братьев, увивавшихся вокруг пожилого человека с аккуратной выбритой тонзурой святого Петра. Аббат Пэй де Сермет, несмотря на свои шестьдесят с лишним лет, вовсе не выглядел дряхлым старцем. Лишь глубокие морщины старили его энергичное, словно высеченное из камня лицо. Однако горящий взгляд глубоко посаженных серых глаз ясно давал понять, что отец настоятель вовсе не собирается сдаваться в схватке со временем.

В черной далматике и черном же подряснике, держа инфулу* в левой руке, аббат твердым шагом ступал по гравийной дорожке, извивавшейся мимо цветочных клумб и живорыбных садков в направлении капеллы Святой Магдалины. Ивар, подобно другим братьям, направился к настоятелю для целования кольца и получения благословления. Ему показалось немного странным, что, протягивая правую руку для поцелуя, аббат не снял перчатку с левой.

[*Митру, головной убор высших клириков]

Узнав Ивара с первого взгляда, аббат чуть заметно улыбнулся уголками пересохших губ:

— Ты уже прибыл, сын мой? Это хорошо, очень хорошо. Нам предстоит много работы. Твои знания греческого и арабского пригодятся нам сейчас как никогда.

— Благодарю вас, отец настоятель, вы слишком лестного мнения о моих скромных познаниях, — почтительно склонил голову Ивар.

— После обедни приглашаю тебя за свой стол, — аббат повернулся от Ивара к стоявшему по правую руку приору: — А также и тебя, брат Бернар. И передай нашему лекарю Безиану, чтобы тоже приходил. Кстати, как чувствует себя наш гость, брат Гиллен?

— Пребывает в добром здравии, мессир аббат, — ответил приор.

— Хорошо, это очень хорошо, — удовлетворенно кивнул настоятель и двинулся дальше в направлении своего дома.

Большой дом аббата располагался неподалеку, между капеллой Святой Магдалины и кладбищем. В доме, кроме самого настоятеля, жили также его помощники и служки: казначей, управитель, секретарь, двое комнатных служек, два повара, привратник, а также трое конюхов, сопровождавших настоятеля в дальних поездках. За домом аббата, справа от хозяйственных построек и винных погребов, зеленел небольшой сад из молодых яблонь, усыпанных уже начинавшими розоветь плодами.

Обычно аббат принимал пищу у себя, хотя при случае мог отобедать и в трапезной или лазарете; брат келарь ежедневно приносил ему установленное количество хлеба и вина, для самого аббата и его людей. В доме настоятеля имелась специальная комната для приема гостей; быть приглашенным к главе аббатства на трапезу считалось большой честью.

Ивар вернулся к себе в скрипторий. Переписывать скучную книгу не было никакого желания. Задумавшись, он опять почему-то вспомнил темноволосую девушку в синем котарди. Зарезать своего жениха прямо перед церковью, в присутствии толпы зевак — что может быть глупее подобного обвинения? Как рассказывал ризничий, обвинителем выступил тот пожилой торговец, что привел городских стражников. Просто привиделось — или сводил личные счеты? Или же кто-то заплатил ему за ложное обвинение? Хотя какое ему, Ивару, дело до всего этого? Наверняка девушку уже отпустили, ведь одного очевидца недостаточно для обвинения. Если бы не эта игрушка… Зачем он вообще подобрал ее тогда? Теперь она ежедневно мозолила ему глаза в келье; порой Ивару казалось, что медвежонок смотрит на него с укором, словно на вора. Выбросить игрушку не поднималась рука, а вернуть владелице — как? Где ее теперь искать? Идти в мэрию с расспросами: «вы тут задержали каготку третьего дня, не подскажете ли, где она живет: мне срочно нужно передать ей старую игрушку»? Выглядит довольно глупо. А то и подозрительно, с учетом обвинения в убийстве. Интересно, какие у них здесь порядки в части accusatio, denuntiatio, inquisitio* и прочих легистских закорюк? Возможно, Дамиан знает что-то об этом? Он хоть и медик, но все же житель Бордо. Надо спросить брата Безиана, он может подсказать, где искать этого заносчивого всезнайку.

[*Accusatio — обвинительный процесс; denuntiatio — здесь: «заявление о преступлении»; inquisitio — розыскной процесс exofficio, т. е. по инициативе должностного лица]