Дмитрий Тедеев - Бусый Волк
Его оглушил, сбил с ног страшный удар дубиной по затылку. Молодой богатырь глухо зарычал и опять начал вставать, но за первым ударом посыпались ещё и ещё. Удары совсем не болезненные, доносившиеся как будто издалека, сквозь вязкую толщу воды… вода была багрово-красной и липкой… она заливала горло и глаза, не давала вздохнуть, мешала подняться… Потом он совсем перестал что-либо чувствовать, провалился в блаженное забытьё.
Окровавленное, безжизненное тело оттащили волоком и бросили на дороге. На той самой, по которой недавно проехала со свитой юная госпожа. Дорога – скверное место, на долгой памяти рода по ней ничто хорошее не приходило. Люди там появлялись неизвестно откуда и исчезали неизвестно куда, да и вправду ли это люди? Пусть дорога заберёт Итерскела. Пусть заберёт его, да и не возвращает.
Итерскел не чувствовал, как его за ноги тащили по лесу, оставляя кровавый след на зелёном боровом мху, задевая головой торчавшие из земли корни. Его дух плавал уже не здесь. Итерскел весело и легко бежал по прозрачному сосновому лесу, сквозь косые лучи солнца и лёгкий туман, поднявшийся над болотцем. Радостно и нетерпеливо бежал он туда, где его давно ждала мама. Скорее бы добежать, упасть на колени, уткнуться лицом в тёплые ладони…
Вот тогда будет всё хорошо.
Он расскажет ей обо всём, что успело случиться с тех пор, как она ушла от него, расскажет обо всём без утайки. В том числе и о том, как пошёл биться за неправое дело, как едва не отправил на смерть женщину по имени Мангул и её сына-подростка. Спасибо Предку, скажет он маме, Предок уберёг, не позволил неподобное совершить…
«Что же ты так, сынок?» – опечалится мама, но он попросит прощения, и мама сразу простит его, как прощала всегда. Мама не может не простить…
…Только не добежал до неё в тот раз Итерскел. Дорогу ему преградил царственный зверь. Огромный, исполненный мудрости, достоинства и величия. В тёмно-бурой густой шубе, с серебряной проседью на морде и широченной груди. Прародитель Медведь.
– Здравствуй, батюшка Лесная Ягода, – невольно заробев, поклонился ему Итерскел.
– И ты здравствуй, малыш… Только именем этим ты меня не зови. Его придумали мои несмышлёные медвежата, когда по глупости взялись пробовать силу, но приобрели только Страх. Страх перед всем миром, даже перед своими предками-медведями… Как будто предки могут чем-нибудь навредить своим глупым правнукам, заблудившимся на свете!
Старый Медведь говорил грустно и совсем не сердито.
– Батюшка Медведь, я тоже из-за своей глупой силы и трусости чуть не погубил женщину с сыном – вдруг неожиданно для себя покаянно произнёс Итерскел.
– Знаю. Всё знаю. Ну и что, это повод сразу к маме бежать?
Итерскел огляделся. Осеннее солнце погасло, на лес тихо-тихо опускался реденький снег.
– Я не хочу тут… без неё…
– Какой же ты ещё маленький. И глупый… Ты, к счастью, не натворил последнего зла. Но и хорошего ты тоже ещё ничего не сделал. А надо бы. Ты можешь стать неплохим медвежонком, с ясной душой и смелым сердцем. Тогда в свой черёд и к маме не грех будет отправиться, а пока – рано ещё. Таким, как есть, ты её не порадуешь.
– А долго ли ждать, батюшка Медведь? – тихо спросил Итерскел.
Медведь не ответил. Возможно, он и сам этого не знал.
Немного помолчав, Прародитель подогнул передние лапы и мягко, но так, что ослушаться его было совершенно невозможно, велел:
– Забирайся ко мне на спину… Не бойся! Вот так. Держись крепче. Я тебя отнесу… Нет, малыш, не к маме. Туда, где ты, может быть, выучишься отличать вороний глаз[37] от черники…
Разговаривая с Итерскелом, Предок тронулся с места и пошёл, потом побежал. Мягко, плавно, размашисто. Его бег начал убаюкивать Итерскела, глаза стали неодолимо слипаться. Он опустил голову на тёплую, мягкую спину Предка, чтобы удобнее было его слушать, и незаметно заснул.
…Спит заснеженный лес, неподвижно лежат на лунном снегу тени сосновых ветвей, и бежит, всё бежит куда-то огромный лохматый медведь. Он торопится. Ему нужно успеть…
– Дедушка Соболь…
Бусый хотел рассказать Соболю, что у них всё получилось. Правда, тропинка, которую он вроде было нащупал, сразу опять разбежалась на семь сторон. «Уж это как водится…» Бусый начал привыкать, что никак не доищется простых и внятных ответов. «Эта женщина… Мангул. Почему она мне показалась знакомой? И почему Соболь так встрепенулся, когда увидел её? Она что, и ему поблазнилась не чужой?..»
– Дедушка…
Старый воин сидел неподвижно, закрыв руками лицо. По сомкнутым пальцам, по седым усам сбегали частые капли.
А он-то полагал, будто давно разучился плакать…
Прощание
«А ведь знала я, что однажды он отсюда уйдёт. Чуяло сердце…»
Прошло всего три дня с тех пор, как Бусый мало не утонул под Белым Яром, и мама воспротивилась было, не захотела его отпускать от себя куда-то в дальнюю даль.
– Ты меня бы послушала, – сказал ей Соболь. – Я сюда пришёл, ты в пелёнках лежала. И мальчонку твоего я вперёд тебя увидал, когда его Крылатые принесли… Отпусти его теперь со мной, говорю!
Что поделать, мама смирилась. Происходило такое, чего обычная жизнь вместить в себя не могла, и там, за гранью обычного, они с Летобором были сынишке плохие заступники. А Соболь… Соболь что-то знал.
– Вот представь, – продолжал он. – Ты с ним, маленьким, на руках, и тебя на льдине уносит. А я на доброй лодке плыву. И тебе кричу: давай мне дитё, не то его утопишь и сама пропадёшь! Поверишь или при себе его на погибель оставишь?
Теперь мама собирала приёмышу подорожники.
– Итерскел. – Парень колол дрова, и Ульгеш с Бусым еле поспевали их оттаскивать, а Осока – выкладывать поленницу. – Вправду ты решился ту женщину разыскать, узнать, что с ней сталось?
Он хорошо знал обычную вельхскую речь, так что Итерскел, говоривший на какой-то старой ветви этого языка, его понимал. Сын Медведя молча кивнул, и Соболь повернулся к Осоке:
– Прощайся с ним, нам пора.
– Куда мы пойдём? – спросил Итерскел. – Те люди ехали к Северным Вратам Велимора. Только это было… давно…
Он ещё привыкал к тому, что беспамятный сон на спине чудесного медведя растянулся для него на несколько лет.
– И туда пойдём, – отвечал ему Соболь, – но не сразу. Я сперва кое с кем посоветуюсь. С кем – сейчас не скажу. Собирайся.
Осока вынесла ему в дорогу мешок. В нём среди прочих пожитков лежала мужская рубаха, сшитая когда-то как свадебный подарок для Колояра. Осока уже давно перестала называть Итерскела именем погибшего жениха. Женщины её племени шили рубахи не только женихам, но и братьям.
Итерскел принял из девичьих рук дорогой подарок, замялся, неловко затоптался на месте, не зная, что и сказать. Он языка-то веннского пока почти не разумел.
– Итерскел… – Осока примеривалась к его имени, ещё непривычному, и понимала, что привычным оно, может, и не станет. – Ты… возвращайся. Мы ждать тебя будем…
Итерскел хотел её обнять, не решился, опустил руки, потом шагнул вперёд и всё-таки обнял.
– Я вернуть, маленькая… Я вернусь…
Из общинного дома с тяжёлой кожаной котомкой за плечами появился Ульгеш.
– С вами пойду, ежели не прогонишь, – обратился он к Соболю.
«Наставник рассказывал про глупую обезьяну, которая умерла от жажды, ожидая, пока река затечёт к ней в рот и напоит её. Здесь славно, но мой отец сюда навряд ли придёт. И друга надо держаться…»
Соболь строго спросил:
– В мешке что?
Ни одеяла, ни ложки, ни котелка. В котомке юного мономатанца лежали книги.
– Дедушка Аканума без них не велел, – упёрся Ульгеш. – Я и так был плохим учеником. Если бы я лучше слушал его, он бы не погиб!
Соболь пожал плечами.
– Хочешь идти, возьми тёплый кожушок, полотно, одеяло, топор, верёвки моток, лук со стрелами, два ножа… Ну и книги свои, если ты без них никуда…
«А ведь знала я, что однажды он отсюда уйдёт. Чуяло сердце…»
Большуха стояла в воротах и смотрела им вслед. Ульгеш и Итерскел, которых узнала совсем недавно. Соболь, проживший в её роду почти тридцать лет. Бусый, на её глазах выросший… Незаметно превратившийся из отчаянного мальца в почти взрослого парня… Эти родинки у него на левой щеке, а взгляд… Что-то укололо большуху в самое сердце. Расставание ни дать ни взять сдёрнуло повязку у неё с глаз. Во взгляде, в осанке, в развороте плеч мальчишки большуха безошибочно узнала вдруг… Соболя.
Не теперешнего седого и мудрого воина, а молодого, каким он много лет назад появился в роду. Появился, гонимый виноватой тоской, о которой так никому и не рассказал…
Соболь оглянулся, большуха встретилась с ним глазами и увидела: он понял то же, что и она. Понял уже давно…
