Корнелия Функе - Чернильная смерть

— А ну вынимай все это обратно! Сейчас же! Перестань дурить!

Но Дариус только покачал головой.

— О Господи, ну не можешь же ты оставить меня одну!

Элинор сама испугалась отчаяния, прозвучавшего в ее голосе.

— Ты и со мной одна, Элинор, — глухо ответил Дариус. — Ты так страдаешь! Я не могу больше этого выносить!

Глупый пес перестал обнюхивать ночной столик и устремил печальный взгляд на Элинор. «Он прав», — говорили влажные собачьи глаза.

А то она без него не знает! Она сама себе стала невыносима. Неужели она и раньше была такой, до того как у нее поселились Мегги, Мортимер и Реза? Может быть. Но тогда она общалась только с книгами, а они не жаловались. Хотя, если честно, с книгами она никогда не бывала так груба, как с Дариусом.

— Ну что ж, уезжай на здоровье! — Голос у нее предательски задрожал. — Бросай меня в полном одиночестве. Ты прав. Что тебе смотреть, как я с каждым днем становлюсь невыносимее, без толку ожидая чуда которое вернет мне их? Может быть, чем помирать так долго и мучительно, лучше застрелиться или утопиться в озере. Писатели часто так делают — и в книжках это тоже очень неплохо смотрится.

Как он посмотрел на нее своими дальнозоркими глазами (нет, давно надо было купить ему другие очки — эти выглядят просто ужасно)! Потом открыл чемодан и уставился на свой жалкий скарб. Вынул закладку — подарок Мегги — и погладил перышки. Мегги наклеила перья перепела на полоску светло-желтого картона. Получилось очень красиво.

Дариус откашлялся. Трижды.

— Ладно, — с трудом выговорил он наконец. — Ты победила, Элинор. Я попробую. Принеси мне листок. А то ты и правда в один прекрасный день застрелишься.

Что? Что он говорит? Сердце у Элинор забилось с бешеной скоростью, как будто хотело опередить ее на пути в Чернильный мир — к феям, стеклянным человечкам и тем, кого она любила куда больше, чем все книги, вместе взятые.

— То есть ты?..

Дариус устало кивнул, словно воин, утомленный бесконечными боями.

— Да, — сказал он. — Да, Элинор.

— Сейчас принесу!

Элинор вихрем выбежала из комнаты. Все, что свинцом лежало на сердце, превращая ее в медлительную старуху, исчезло! Исчезло мгновенно, бесследно.

Дариус окликнул ее:

— Погоди, Элинор! Надо, наверное, прихватить записные книжки Мегги и разные нужные вещи, например… зажигалку, что ли.

— И нож! — добавила Элинор.

Ведь там, куда они собирались, был Баста, а она поклялась, что, когда они встретятся в следующий раз, у нее тоже будет нож.

Элинор чуть не слетела с лестницы, так она торопилась обратно в библиотеку. Цербер бежал за ней, тяжело дыша от возбуждения. Неужели он понимал своим собачьим сердцем, что они собираются в тот мир, в котором исчез его прежний хозяин?

Он попытается! Он попытается! Элинор больше ни о чем не могла думать. Она не вспоминала утраченный голос Резы, негнущуюся ногу Коккереля и изуродованное лицо Плосконоса. «Все будет хорошо! — думала она, дрожащими руками вынимая из витрины листок Орфея. — Каприкорна тут нет, бояться Дариусу некого. Он прочтет замечательно! О Господи, Элинор, ты их увидишь!»

Клюнул

Если бы Джим умел читать, он бы, наверно

сразу заметил одну странную вещь…

Но читать он не умел.

Гнома, размером вдвое больше стеклянного человечка и ни в коем случае не мохнатого, как Туллио, нет — с алебастрово-белой кожей, большой головой и кривыми ногами. Ну что ж, Зяблик, по крайней мере, всегда точно знает, чего хочет, хотя заказов от него стало поступать намного меньше, с тех пор как в Омбре появился Свистун. Орфей как раз обдумывал, какую придать гному шевелюру — рыжую, как у лисы, или белую, как у кролика-альбиноса, — но тут к нему постучался Осс и, дождавшись ответа, просунул голову в дверь. Осс совершенно не умел вести себя за столом и редко мылся, но постучаться он не забывал никогда.

— Вам опять письмо, хозяин!

А приятно все же, когда тебя так называют! Хозяин…

Осс вошел, склонил лысую голову (он иногда перебарщивал с выражением раболепия) и протянул Орфею запечатанную бумагу. Бумага? Странно. Обычно местная знать присылала заказы на пергаменте. Печать тоже была Орфею незнакома. Но в любом случае это уже третий заказ за день. Дела идут. Приезд Свистуна ничего в этом не изменил. Этот мир просто создан для него, Орфея! Разве не понял он этого сразу, еще тогда, когда впервые открыл книгу Фенолио потными руками школьника? Здесь за искусные выдумки его не сажали в тюрьму как мошенника и авантюриста, здесь ценили его талант; и вся Омбра кланялась, когда разряженный в пух и прах придворный поэт проходил по рыночной площади.

— От кого письмо?

Осс пожал до смешного широкими плечами.

— Не знаю, хозяин. Мне передал его Фарид.

— Фарид? — Орфей вскочил. — Что же ты сразу не сказал?

И поспешно выхватил письмо из толстых пальцев Осса.

«Орфей (разумеется, он не разорился на „дорогой“ или „глубокоуважаемый“ — Перепел не лжет даже по мелочам!), Фарид рассказал мне, какой платы ты требуешь за слова, о которых просила моя жена. Я согласен на сделку».

Орфей перечел эти слова три, четыре, пять раз — да, так и написано, черным по белому.

«Я согласен на сделку».

Переплетчик заглотил наживку! Неужели все оказалось так просто?

А почему бы и нет? Герои умом не отличаются, Орфей всегда это говорил. Перепел попался в ловушку — осталось только ее захлопнуть. Для этого нужны перо, чернила и… язык.

— Уходи. Мне нужно побыть одному! — сказал он Оссу, стоявшему рядом и кидавшему со скуки орешки в стеклянных человечков. — И прихвати с собой Сланца!

Орфей знал за собой привычку произносить фразы вслух во время работы. Поэтому стеклянного человечка нужно было удалить. Сланец слишком часто сидел на плече у Фарида, а о том, что собирался сейчас писать Орфей, мальчишке не следовало знать ни в коем случае. Конечно, этот юный болван желал возвращения Сажерука еще сильнее, чем сам Орфей, но вряд ли он согласился бы пожертвовать отцом своей любимой. Нет. Фарид боготворил Перепела, как и все остальные.

Халцедон злорадно посмотрел на брата, когда Осс неуклюжими пальцами снял Сланца с письменного стола.

— Пергамент! — приказал Орфей, как только дверь за ними закрылась.

Халцедон поспешно разложил на столе новый лист.

Но Орфей отошел к окну и взглянул на холмы, откуда пришло, надо полагать, письмо Перепела. Волшебный Язык, Перепел — красивых имен ему надавали! Что ж, Мортимер, конечно, отважнее и благороднее, чем сам Орфей, зато сообразительностью этот образчик добродетели не мог с ним тягаться, потому что добродетель оглупляет.

«Скажи спасибо его жене, Орфей! — думал он, шагая взад-вперед по комнате (он всегда так делал, когда сочинял). — Если б она так не боялась его потерять, ты бы, наверное, долго еще искал подходящую наживку».

О, это будет великолепно! Это будет величайший его триумф! Единороги, гномы, разноцветные феи… Неплохо, конечно, но какая это ерунда по сравнению с тем, что он совершит теперь! Он воскресит Огненного Танцора. Орфей. Теперь он оправдает это имя. Но он будет умнее, чем легендарный певец. Он не пойдет сам в царство мертвых, он пошлет туда другого и позаботится о том, чтобы тот не вернулся.

— Сажерук, слышишь ты меня в своей холодной стране? — шептал Орфей, пока Халцедон усердно размешивал чернила. — Я поймал наживку, за которую тебя отпустят домой, чудесную наживку в серо-коричневых перьях.

Тихонько напевая, как всегда, когда он был доволен собой, Орфей снова взял в руки письмо Мортимера. Что он там еще пишет?

«Все совершится, как ты того требуешь (ах ты господи, он пишет в торжественном стиле, как разбойники старых времен!): я попытаюсь вызвать Белых Женщин, а ты за это напишешь слова, которые перенесут моих жену и дочь обратно в дом Элинор. Но обо мне там должно быть сказано лишь одно: что я последую за ними позднее».

Ничего себе! Что бы это значило?

Орфей с удивлением опустил письмо. Мортимер хочет остаться здесь? Почему? Потому что благородное сердце не позволяет ему сбежать после угрозы Свистуна? Или ему просто нравится играть в разбойника?

— Ну, как бы то ни было, благородный Перепел, — тихо сказал Орфей (ах, как он любил звук своего голоса!), — все совершится немного не так, как ты себе представляешь. Дело в том, что у Орфея есть на тебя свои виды!

Героический дурак! Он что, не читал до конца ни одной истории о благородных разбойниках? О Робин Гуде, о Ринальдо Ринальдини, о Гансе-живодере? Бывает у таких историй хороший конец? Так откуда же он возьмется для Перепела? Нет уж, ему осталось сыграть всего одну роль: наживки на крючке, вкусной, сочной — и обреченной на верную гибель.