Корнелия Функе - Чернильная смерть

Потому что перед ней Перепел. И на этот раз она сама его вызвала.

Дорога к Ручью Красильщиков показалась Резе вечностью. В небе все еще вспыхивали огни Коптемаза, дважды им пришлось прятаться от толпы пьяных солдат, но вот в ноздри ударил едкий запах красильных отходов. Реза уткнула лицо в рукав. Они подошли к ручью, уносившему сточные воды в реку через решетку, устроенную в городской стене. Реза ступила вслед за Мо в вонючую жижу, и ей стало так дурно, что она с трудом набрала в грудь воздуха, чтобы поднырнуть под решетку.

Черный Принц помог ей выбраться на берег. В кустах она увидела мертвого караульного. Запекшаяся кровь на его груди в предутреннем сумраке казалась чернилами, и Реза расплакалась. Она никак не могла успокоиться и все еще всхлипывала, когда они наконец добрались до реки и кое-как выполоскали вонючую влагу из волос и одежды.

Выше по реке их дожидались двое разбойников с лошадьми. Здесь водились русалки, а женщины Омбры сушили белье на плоских камнях. Дориа тоже был здесь — без старшего брата. Увидев, как промокла Мегги, он накинул ей на плечи свой заплатанный плащ. Мо молча помог Резе подняться в седло. От его молчания она зябла сильнее, чем от мокрой одежды. Не Мо, а Черный Принц принес ей накидку. Рассказал ему Мо, зачем она ездила в Омбру? Нет, конечно. Ведь он не мог этого объяснить — Принцу невдомек, какую власть имеют в этом мире слова.

Мегги тоже знала, зачем ее мать отправилась в Омбру. Реза видела это по ее глазам. Они смотрели настороженно, словно спрашивали: что ты еще предпримешь? А если Мегги узнает, что она ходила даже к Орфею? Поймет ли, что единственной причиной был страх за ее отца?

Начался дождь. Ветер кидал в лицо ледяные капли, а небо над замком озарялось кровавыми всполохами, как будто Коптемаз посылал угрозы им вслед. Дориа по приказу Принца остался у реки заметать следы, а Мо молча проскакал вперед. Он оглянулся, но глаза его искали дочь, а не жену, и Реза была благодарна дождю за то, что его капли скрывали слезы на ее лице.

Бессонная ночь

Когда мир приводит меня в отчаяние

И я просыпаюсь по ночам от малейшего шороха

В страхе за жизнь свою и детей,

Я иду туда, где большая ящерица

Покоится на воде во всей своей красе

И где удит рыбу белая цапля.

Там я обретаю покой диких животных,

Не сокращающих себе жизнь тревогой.

Я ощущаю присутствие безмолвной воды

И чувствую, как звезды, слепые днем.

Стоят неподвижно над моей головой,

окутанные светом.

Я отдыхаю в возвышенной отрешенности мира — и наступает освобождение.

— Прости меня! — Реза по-настоящему раскаивалась.

«Прости меня». Всего два слова. Она повторяла их неустанно, но Мо слышал и то, что стояло за словами: Реза снова чувствовала себя пленницей. Крепость Каприкорна, деревня поджигателей, застенок Дворца Ночи — тюрьма за тюрьмой! А теперь ее держит и не выпускает книга — та самая, что однажды уже захватила ее в плен. «А когда она наконец вырвалась, я привел ее обратно», — думал Мо.

— Ты тоже меня прости, — твердил он в ответ и понимал, что жена ждет совсем других слов. «Ладно, Реза, давай вернемся. Дорогу мы уж как-нибудь отыщем!» Но этого он сказать не мог, и между ними повисало молчание, какого не бывало и в те дни, когда Реза была немой.

На рассвете они наконец улеглись, измученные пережитым страхом и тем, чего не могли друг другу сказать. Реза быстро уснула, и, глядя на лицо спящей, Мо вспоминал долгие годы, когда мечтал именно об этом. Но и эта мысль не принесла облегчения. В конце концов он оставил Резу досматривать сны и вышел из палатки.

Мо прошел мимо часовых, поддразнивших его за красильную вонь, так и не выветрившуюся из одежды, и пошел не разбирая дороги по оврагу, словно ждал, что Чернильный мир нашепчет ему, как он должен поступить, нужно только повнимательнее прислушаться.

Как он хочет поступить, он и так знал…

Мо присел у озерка, которое было когда-то великаньим следом, и стал наблюдать за стрекозами, носившимися над мутной водой. В этом мире они были похожи на маленьких крылатых драконов, и Мо любил следить за полетом этих странных существ и представлять себе, какого роста должен был быть великан, оставивший такой след. Несколько дней назад они с Мегги разулись и ступили в такое озерко, чтобы измерить глубину. Мо улыбнулся при этом воспоминании, хотя настроение у него было нерадостное. Он еще чувствовал в глубине своего существа дрожь, порождаемую убийством. Интересно, Черный Принц тоже ощущает ее после стольких лет разбойничьей жизни?

День занимался медленно, как будто к чернилам понемногу подмешивали молоко. Мо не знал, сколько времени он просидел так, ожидая, чтобы мир Фенолио подсказал ему, как быть дальше. Знакомый голос вывел его из задумчивости.

— Ты не должен сидеть тут один! — сказала Мегги, опускаясь рядом с ним на покрытую инеем траву. — Это опасно, ты слишком далеко ушел от часов.

— А ты? Как строгий отец, я должен бы запретить тебе даже на шаг выходить без меня за пределы лагеря!

Она снисходительно улыбнулась и обхватила руками колени.

— Ерунда. У меня всегда с собой нож. Фарид научил меня с ним обращаться.

Мегги казалась совсем взрослой. Какой он дурак, что все время пытается ее опекать.

— Ты помирился с Резой?

Он смутился под ее озабоченным взглядом. Насколько проще все было, когда их было только двое.

— Да, конечно.

Мо вытянул палец, и на него села стрекоза, словно отлитая из бирюзового стекла.

— Что она говорит? — Мегги вопросительно взглянула на него. — Она ходила к обоим, да? И к Фенолио, и к Орфею?

— Да. Но, по ее словам, ни с тем ни с другим ей не удалось договориться.

Стрекоза изогнула стройное тело, покрытое крошечными чешуйками.

— Еще бы! А чего она ждала? Фенолио больше не пишет, а услуги Орфея ей не по карману. — Мегги презрительно наморщила лоб.

Мо с улыбкой провел по нему ладонью:

— Не хмурься, а то морщинки останутся — тебе, пожалуй, еще рановато…

Как он любил ее лицо! Больше всего на свете. И ему хотелось, чтобы оно светилось счастьем. Это было самое большое его желание.

— Скажи мне одну вещь, Мегги, только честно. (Ведь у нее не все можно прочесть на лице, как у него!) — Ты тоже хочешь вернуться?

Она опустила голову и заправила волосы за уши.

— Мегги! — окликнул он.

Она не подняла глаз.

— Не знаю, — сказала она наконец. — Может быть. Я так устала бояться. Бояться за тебя, за Фарида, за Черного Принца, за Баптисту, за Силача. — Мегги подняла голову и взглянула ему в глаза: — Ты ведь знаешь Фенолио любит грустные истории. Может быть, от этого и все беды. Просто сюжет такой…

Грустная история. Да. Но кто ее сочиняет? Во всяком случае, не Фенолио. Мо взглянул на свои пальцы. Они покрылись инеем. Холодным и белым. Как Белые Женщины… Иногда их шепот будил его среди ночи. Порой он снова чувствовал у сердца их холодные пальцы — и бывало… Да, бывало, что ему хотелось снова свидеться с ними.

Мо поднял глаза к деревьям, подальше от белизны. Солнце уже пробивалось сквозь утренний туман, а на ветвях, уже почти голых, вспыхивали бледным золотом последние листья.

— А Фарид? Из-за него не стоит остаться?

Мегги понурила голову. Она очень старалась говорить безразличным тоном.

— Фариду все равно, здесь я или нет. Он думает только о Сажеруке. С тех пор как Сажерук умер, стало еще хуже.

Бедняжка Мегги. Влюбилась не в того. Но сердцу не прикажешь…

Мегги изо всех сил крепилась, скрывая грусть. Шутливым тоном она спросила:

— Как ты думаешь, Мо, Элинор по нам скучает?

— По тебе и твоей маме — еще как. Про себя я не так уверен.

Он изобразил голос Элинор: «Мортимер! Ты опять поставил Диккенса не на место. И с каких пор переплетчику нужно объяснять, что с бутербродом в библиотеку не заходят?»

Мегги рассмеялась. Уже что-то. Рассмешить ее становилось с каждым днем все труднее.

Но в следующую секунду ее лицо снова стало серьезным.

— Я очень скучаю по Элинор. По ее дому, библиотеке и кафе на озере, куда она меня водила есть мороженое. Я скучаю по твоей мастерской, по тем дням, когда ты отвозил меня утром в школу и по дороге изображал в лицах, как Элинор ругается с Дариусом, а еще по подружкам, которые любили приходить ко мне в гости, потому что ты их всегда смешил… Как здорово было бы рассказать им все, что с нами тут было, хотя они, конечно, ни за что не поверят. Правда, я могла бы прихватить в доказательство стеклянного человечка…

На мгновение она словно унеслась далеко-далеко, как будто слова — не Фенолио или Орфея, а ее собственные — вернули ее в дом Элинор. И все же они по-прежнему сидели у озерца в холмах над Омброй, и в волосы Мегги залетела фея и так бесцеремонно дернула за них, что Мегги вскрикнула, а Мо скорее прогнал маленькую нахалку. Это была разноцветная фея, творение Орфея, и Мо казалось, что на крошечном личике запечатлелась толика злобы ее создателя. Со счастливым хихиканьем она понесла золотистую добычу в гнездо, отливавшее всеми цветами радуги, как и она сама. В отличие от синекожих фей, создания Орфея, похоже, не собирались впадать в зимнюю спячку. Силач рассказывал даже, что разноцветные воруют у синих запасы, пока те спят в своих гнездах.