Гай Орловский - Ричард Длинные Руки - Король-консорт

Он поморщился.

— А-а-а, мятежник...

— Думаю, — сказал я, — больше дурак, чем мятежник. В молодости все бунтари, вот его и сманили насчет души прекрасные порывы. Его отец, как я понимаю, в мятеже не участвует?

Он кивнул.

— Да, старый лорд хоть и питает симпатии к герцогу Бреттерсу, они дружны с детства, но остался в стороне. Хотя при моем дворе не появляется, но считает, что моя власть должна быть твердой.

— Сын тоже счел бы так, — сообщил я. — Лет через Двадцать.

Он хмуро улыбнулся.

— Все шутите. Мятеж есть мятеж, на подавление ушло немало усилий, их можно было бы истратить и поумнее. Уж молчу, что погибли трое из моих доверенных людей. Все считают это доблестью, но мне недостает верных и преданных... Простите, отвечаю с запозданием: нет, еще не прибыл.

— Значит, — сказал я, — у него лошадка не шибко резвая. Это я к тому, что обогнал его. Хотя, конечно, старый лорд дал лучшую.

— А, — сказал он медленно, — вы с ним общались?

— Да, — подтвердил я. — Его едва не убили разбойники... если то были разбойники. Но он добрался до родного замка, провел там ночь, а утром отправился обратно.

Он тяжело вздохнул.

— Слава Богу.

— Что, — спросил я с интересом, — так уж хочется отрубить ему голову?

Он посмотрел несколько холодно.

— А это при чем? Этот молодой лорд Джильберт уже стал притчей во языцех. Это его третья попытка добраться до замка и попрощаться с семьей и родителями!

— Ваше Величество?

Он махнул рукой.

— Если бы не ваше вмешательство, провалилась бы, как я понял, и третья. Я отпустил его почти месяц назад! Еще в разгаре весны. Он помчался к родному замку, но дорогу перегородила разлившаяся река. Он пометался на берегу и, поняв, что наверняка опоздает, решил вернуться.

— Ух ты, — сказал я заинтересованно, — все же вернулся?

— Да, — сказал он раздраженно. — Я велел тащить его на плаху, но советники предложили позволить ему вторую попытку, а то о нем пойдут слагать песни, а обо мне распространится недобрая слава как о бессердечном тиране. Я позволил ему переждать в темнице наводнение, а потом велел дать ему быстрого коня. На второй раз ему помешали обильные дожди, что превратили вполне проходимое раньше болотце в болотище...

— И снова вернулся?

Он хмыкнул.

— Представьте себе. Но был ли у него выбор? Это мы с вами понимаем, что можно и не вернуться. Еще простолюдин понимает, что в этом случае нужно удирать подальше и даже не думать о возвращении. Но рыцарство...

— Честь рода, — согласился я. — Этот юный барон осознает себя только частью великого древа, что тянется из тьмы веков и через наше время должно идти дальше. Потому обязан блюсти! Он же не сам по себе... И что теперь с ним?

Он посмотрел исподлобья.

— А что я могу?.. Закон есть закон, ему подчиняются даже короли. Именно короли и должны показывать пример безусловного подчинения закону. Чтоб все видели, раз уж король склоняется перед законом, то и они обязаны.

— Верно, — согласился я. — Всеобщее подчинение закону — это спокойствие для страны. Король не должен быть выше закона... однако он может иногда смягчать наказание, выказывая милосердие, столь почему-то угодное Господу. И зачем-то внедряемое церковью в общество.

Он хмыкнул.

— Ну, догадаться можно, в чем-то даже одобрить, но это настолько далеко от повседневности... В будущем да, люди станут добрее и милосерднее, но мне кажется, церковь слишком торопится.

— Вот уж впервые такое слышу, — признался я. — Мне всегда казалось, церковь работает слишком неторопливо. Значит, вы поступите, как человек будущего?

Он посмотрел с интересом.

— Что, так уж хочется избавить его от четвертования?

— А вам? — спросил я.

Он поморщился.

— Нам, королям, нельзя делать то, что хочется. Даже в своей комнате с опущенными шторами на окнах и запертой дверью. А уж на людях я должен блюсти закон, дабы другие знали, что за преступлением всегда следует наказание... Впрочем, могу по многочисленным просьбам родни заменить четвертование простым усекновением головы.

— Родня просить не станет, — ответил я. — Вы же знаете, они гордые.

— Могут просить другие, — пояснил он. — Главное, чтобы это было легитимно в глазах общественности. Ладно, я вас понял. Мне самому этого отважного и глупого гордеца жалко. Как только получу просьбу, сразу же заменю четвертование на плаху.

— А просьбу...

— Организую, — ответил он небрежно. — Если не будет подлинных.

— От родни точно не будет, — сказал я. — Четвертование — это для крупных государственных преступников. Отец Карвин Хрутер, герцог Сафкердский и Унерольдский... ух какие гордые титулы!., точно предпочтет, чтобы его сына четвертовали, а не просто отрубили голову, как мелкому дворянчику... Честь рода!

Он взглянул на меня искоса.

— Тогда лучше четвертовать?

— А зачем идти на поводу оппозиции? — спросил я.

Он подумал, нехотя кивнул.

— В какой-то степени верно. Лучше казнить как заурядного дворянина. Не стоит придавать мятежникам большего значения.

Мы потягивали неспешно вино из дорогих кубков, поглядывая друг на друга, я с подчеркнутым дружелюбием не обремененного никакими заботами человека, даже не человека, а консорта, это что-то вроде стрекозла, постоянно пьющего нектар, хотя, правда, с одного и того же цветка, зато — королевского!., а он с видом настоящего мужчины, что милостиво позволяет по своей душевной щедрости находиться в своем обществе, подумать только, консорту...

Я не стал ожидать, когда он осушит фужер до дна, мне плевать на этикет, который еще не существует, наполнил снова по самый край, и король, уже без опаски, тут же сделал большой глоток.

— В моем королевстве, — сказал я неспешно, — однажды была схвачена группа мятежников, что замышляли убить короля. Их приговорили к смертной казни, но в последний момент король заменил на вечное заточение...

Он кивнул.

— Та-ак... И что вышло?

Я усмехнулся.

— Догадываетесь? Один из самых неистовых, оставшись в одиночной камере и не общаясь с товарищами, перебрал свою жизнь, подумал, еще раз подумал... и понял, каким дураком был. Там же в камере он изменился. По-настоящему. После освобождения вышел, кто бы мог подумать, мудрецом, написал трактаты «Преступление и наказание», «Идиот», еще что-то, не читал, только слышал, я же человек культуры... В общем, король, отменив казнь, дал стране очень ценного человека, который прославил королевство и в тех землях, где о нем и не слыхали.

Король с удовольствием рассматривал игру закатных лучей в темно-красном вине, на меня не смотрел, и его слова прозвучали как бы вскользь: