Наталья Колпакова - Бегущие по мирам

– Господин, проснитесь! Господин! – Перекошенное лицо слуги было так близко, что Борун почувствовал вонь луковой похлебки из его рта. – Там пришли... за вами пришли.

Он был в своей спальне, раздетый, среди простыней, сбитых в отвратительный, мокрый от пота ком. В просвете между ставнями ветер трепал линялый лоскут раннего утра. Явились ни свет ни заря! Боятся, как бы он не удрал? Так ведь он мог удрать и ночью... Кстати, почему он этого не сделал? Ах да... Потому что он победитель. Да, он победитель, и, если придворная шушера ждала от него страха, слабости, бегства, она крупно просчиталась!

Он спустил ноги с высокого ложа, потребовал воды для умывания и разбавленного вина, чтобы отбить привкус тухлятины, поселившийся во рту, и отдался попечению слуг. Что за пакость ему снилась? И как следует понимать этот сон, начавшийся так правильно, так обнадеживающе, чтобы обернуться мерзостью и бредом? Трясущийся от страха камердинер кольнул его булавкой, и Борун от души врезал старой бестолочи по уху. Да бес с ним, со сном. Сны, видения, пророчества – это для стада, для обычных людей, с рождения зараженных магией, будто дурной болезнью. Он, Борун, уникален. Он не властен над магией. Так не значит ли это, впервые пришло ему в голову, что и магия не властна над ним?

К огромному его удивлению, у ворот его ждал не военный наряд, усиленный группой магического захвата, а заурядная карета с эмблемами дворцовой службы на дверцах. Даже обидно! Впрочем, кортеж из двенадцати обряженных по-парадному скороходов и почтительность обоих выездных лакеев несколько утешали. По всему выходило, что в нем видят не государственного преступника, но и не беспомощного выскочку. Фактически наследника. И он воссел на жесткое сиденье казенного выезда с истинно королевским достоинством.

Водворение под сень Дома правосудия было обставлено с благопристойностью и тактом. Сам глава ведомства исполнения наказаний почтительнейше встретил новосела на пороге. Статус узника представлял неразрешимую загадку, и бедняге тюремщику следовало посочувствовать. Как-никак перед ним был не заклейменный судом преступник, а претендент на королевский трон. Не вполне законный, хотя и незаконным не назовешь. Правда, простолюдин. Но дело-то могло обернуться как угодно! Сегодня возьмешь этого непонятного типчика под стражу, а завтра он уже никакой не типчик, а Избранный. И кого тогда введет «под сень» квартет дюжих молодцев в сизо-зеленых, как тюремная тоска, мундирах? Словом, начальник тюрьмы решил видеть в постояльце персону не столько охраняемую, сколько защищаемую законом, отнестись к означенной персоне со всей возможной почтительностью, самому же держаться тепло, по-дружески. Подчиненные получили строжайший приказ на сей счет – и не подвели. Весь штат неумело лучился улыбками. Даже стражники на постах старательно растягивали губы, отчего гляделись истинными чудищами. Борун аж взмок со страха, пока добрался до камеры. Впрочем, какой там камеры – покоев дорогого гостя!

Отведенные ему апартаменты во втором этаже – для бунтовщиков королевской крови, пустующие вот уже полтысячелетия, – стараниями зеленомундирных приобрели почти домашний вид. Конечно, окна были чересчур узки, решетки на них слишком отдавали казематом, устрашающе нависали каменные своды. Так уж строили тюрьмы во времена, когда в правящей династии еще водились бунтовщики! Зато очаг протопили на славу, натащили модной тонконогой мебели и драпировок для пущего роскошества не пожалели. Словом, когда Борун протиснулся внутрь, то увидел нечто вроде винного погреба, увешанного бархатом и парчой и уставленного разномастными предметами обстановки, среди которых почему-то преобладали мягкие подставочки для ног и тому подобные услады старушечьего быта. На столе был сервирован недурной завтрак. Жаль, его пришлось разделить с говорливым начальником тюрьмы и вкусить под жуткие ухмылки двух мордоворотов. Потом все ушли. Дверь с тяжким скрипом затворилась, лязгнул кованый засов. И он остался один.

Тотчас в камере стало очень, очень тихо. Даже огонь в очаге облизывал несгорающие дрова-иллюзию совершенно беззвучно, и Борун впервые в жизни вздохнул о самом обычном, немагическом пламени – старомодном огне в печурке, обогревавшем дом, где он вырос. Он медленно пошел вдоль стен, дышащих холодом (никакие ковры не помогали), попинывая мебелишку в бессильном раздражении. Остановился у окон, слишком высоких, чтобы в них можно было выглянуть. Постоял и у двери, но это зрелище – железные накладки в две ладони шириной, здоровенные шляпки костылей, загнанных в каменно-твердое дерево, а главное, отсутствие ручки с внутренней стороны – ввергло его в уныние, и Борун отвернулся с тоскливым вздохом.

За столом сидел дед. Придирчиво осматривал остатки трапезы. Выловил какой-то объедок, кинул за щеку, принялся жевать с довольным видом. Борун испытывал к этому существу разноречивые чувства – от брезгливости до суеверного страха, – но никогда прежде не ощущал при виде его столь искренней радости.

– Дедушка!

– Внучок!

Старый ящер вытер лапу о скатерть, сцапал недопитый кубок и жизнерадостно забулькал плохоньким винцом, которое здесь подавали. Борун отлично знал это вино. Это было его вино, он в свое время подмял под себя почти все казенные поставки.

– Дрянь винишко, – приговорил дед, отставляя пустой кубок. – Жаден ты, внучок. Ну да тем ты мне и люб. Что захандрил?

– А как ты сюда...

Дед замахал лапками:

– Нет-нет, даже и не помышляй! На волю не выведу, риск большой. Или неправым хочешь себя перед выскочками этими объявить? Сиди, ешь, пей. Две седмицы всего, чего не посидеть-то на всем готовом? А там и победа, там и корону тебе на блюде серебряном поднесут. Да с поклонами, со всем уважением.

Борун криво усмехнулся. Радость от того, что он здесь не один, померкла, уступая место привычному страху перед сверхъестественным созданием, мотивы которого – он вдруг это осознал – оставались совершенной тайной.

– А точно поднесут?

– Сомневаешься... – удрученно протянуло существо, и глаза у него стали грустные-грустные. – Не веришь. Родному деду не веришь! Я ли для тебя не...

– Ты стой, ты вот что, погоди-ка, – жарко, лихорадочно забормотал будущий народный избранник, налегши грудью на стол. – Мне из этих палат каменных два пути всего – на трон или на плаху. А твой-то, змеюка, твой в чем интерес? Ведь не человек ты, и нет за душой у тебя ничего человеческого...

– А у тебя есть? – холодно обронило нечто, сидящее напротив, и в голосе его отчетливо послышалось шипение. – Забыл, кто ты такой? Ты ж выродок почище меня! Тебя же слуги собственные боятся. А надо мне того же, чего и тебе: власти.