Елизавета Дворецкая - Чары колдуньи

Вольга побледнел, стиснул зубы, его большие глаза гневно сверкнули. Хоть он и выражал требуемую обычаем сыновнюю почтительность, но терпеть оскорбления не собирался. Он уже довольно давно был князем и привык, что кричать на него никто не смеет. Тем более этот оскудевший умом старый пень, переживший собственных сыновей! Его давно уже деды на Том Свете кликают, а он все сидит… как хрен на блюде! — вспомнилось ему любимое выражение несостоявшегося (пока) свояка Велема.

Невольно сжав кулаки, Вольга ощутил на пальце правой руки кольцо, и это несколько отрезвило и успокоило его. Мысль о ней, об Огнедеве, подарившей ему когда-то это кольцо как залог любви, проникла в память светлым солнечным лучом. И все прочее показалось мелким и неважным. Что ему смешной гнев старого мухомора, если он идет к ней, своей Леле? Закончились тоска и ожидание, он уже отправился за ней, она ждет его на том конце пути… Вольга едва сдержал счастливую улыбку, понимая, что она еще больше распалила бы ярость Всесвята.

Одд мало понимал из их речей — что-то ему успевал перевести Эгиль Кузнец, какие-то слова он улавливал сам, но больше всего ему говорили выражение лиц собеседников, блеск глаз, звук голосов. Он понимал главное: старик заносится и гневается, нужно его успокоить. Да, они сейчас в силах разбить его небольшую дружину и раздавить Всесвята, как трухлявый гриб. Он даже будет рад уйти наконец к Одину как мужчина, в битве, с мечом в руке. Но они собирались идти слишком далеко, и дело им предстояло достаточно трудное, поэтому не следовало оставлять за спиной ненадежных, а тем более озлобленных и враждебных правителей. Если он, Одд сын Свейна, не сумеет утвердиться в Киеве, ему придется возвращаться через эти места, причем с добычей и с потерями в дружине, — и тогда он сам станет желанной добычей для любого, кто не слишком ленив. А если он сумеет там остаться, ему понадобятся союзники здесь, иначе обладание Киевом потеряет половину смысла.

Поэтому Одд незаметно сжал плечо Вольги и шепнул на северном языке:

— Успокой его! Мы пришли не ссориться! Он нужен нам добрым. Думай только о своей цели, все остальное не важно.

Вольга взял себя в руки и примирительно заговорил:

— Не гневайся, князь Всесвят! Не враг я тебе, и никакой обиды я тебе не причинил. Да какой он был тебе зять, Дедобор изборский! Диделя он был, сын полонянки чудинской! Вот он-то и был твой кровный ворог — он убил твоего зятя, законного изборского князя Крепибора, того, кому ты сам твою дочь отдал. А он ее вдовой оставил и захватил, в дому держал… — Вольга вовремя остановился, заметив, что Всесвят нахмурился еще суровее. — А я Дедобора убил не потому, что со всей его родней поссориться хотел. Дедобор первый задумал злое дело, чтобы и мне, и тебе бесчестье причинить. Ко мне тогда невесту везли из Ладоги, а он задумал ее перехватить! Меня обесчестить, ее род обесчестить и тебя тоже, потому как хотел он ее изборской княгиней сделать, а твою дочь или прочь отослать, или заставить новой княгине прислуживать! Разве я худо сделал, что твою дочь от бесчестья избавил?

— И где теперь моя дочь? — не выдержал Всесвят. — Не вижу ее! Или слаб глазами стал к старости? Не думай, я получше вас вижу! Где моя дочь?

— Она здесь, среди нашей дружины. — Вольга слегка кивнул назад. — И ты получишь ее невредимой, когда мы договоримся. Не годится женщине быть при мужских разговорах.

— Ну говори, с чем пришел, — неохотно буркнул Всесвят. По Дедобору он и в самом деле не собирался скорбеть, ибо в глубине души родство с ним считал бесчестьем. — Дозволяю! Воевать, что ли, с кем задумал? Коли столько дружины у вас, да дружина не битая, не рубленая, — опытным взглядом он быстро оценил здоровых кметей и воев, их непокореженное оружие и новые целые щиты, — значит, только на рать едете. С кем? Куда? Не на сестрича ли моего Станислава Велебрановича мечи навострили? Тогда и не ждите, не стану я вам помогать.

— Что ты на нас такое думаешь, князь Всесвят? — Вольга даже обиделся. — Ни к тебе, ни к сестричу твоему, Станиславу смолянскому, мы вражды не имеем. Держим мы путь на полудень, в полянскую землю, в далекий Киев-город. И хотим мы вот чего: пропусти ты нас с дружиной через твои земли, а захочешь присоединиться к нам — милости просим. Сам не захочешь идти — внука старшего пошли, дай ему дружину, а будет храбро биться — станет нам побратимом и ни честью, ни добычей мы его не обидим. А второе дело вот какое: помоги столковаться с сестричем твоим, чтобы и он нас пропустил через днепровские верховья, дал на полудень пройти. А если и он сам с нами пойдет — мы тоже рады будем.

— На Киев собрались? — протянул озадаченный Всесвят. — Вон оно что… Не врешь?

— Перуном клянусь! А то и в греческие земли богатые.

— Да, Вольга, истинно глядеть за тобой некому. — Всесвят покачал головой. — Надо же, чего придумал! Уж ты загнул — на добром коне не объедешь…

Едва ли ему когда-нибудь в жизни приходилось думать о полянской земле и Киеве, а уж тем более о землях за Греческим морем. Для него это было вроде Ледяной горы из сказаний — может, оно и есть, а может, и нет. Никакого дела до Киева ему не было — через его земли пролегал путь из Варяжского моря по Двине до верховий Днепра, а оттуда на Восток, на Юлгу и Семь[10]. Киев лежал далеко в стороне от тех мест, в которых он бывал или о которых хотя бы думал. Но его снова позвали в поход, и старое сердце встрепенулось. Он даже нахмурился, чтобы никто не заметил, как оживился его взгляд.

Княжьи внуки тем временем быстро переглянулись. Все они выросли на рассказах о подвигах и славе деда, и многие из них уже получили право носить меч, но все еще сидели возле него, как молодые дубки вокруг старого трухлявого пня. Так, может, теперь у них появится случай показать себя? Чтобы дед, пока не помер, успел убедиться, что они ничем его не хуже?

— Думаешь, тут, под кустом, я тебе ответ дам? — неприветливо буркнул Всесвят. — Молод ты еще, Вольга! Разве такие дела в одночасье решаются? Дружину надо созывать, старейшину, людей спросить. Захотят ли они с тобой идти? И простят ли, что ты мою дочь вдовой оставил?

— Но ведь мы лишь избавили знатную и уважаемую женщину от негодного и неверного мужа, — улыбаясь, заметил Одд. — И теперь она может найти другого, более достойного, если будет на то ее воля, твое желание и согласие твоего народа!

«Не сам ли метишь в зятья?» — подумал Всесвят, окидывая русского князя оценивающим и привычно неодобрительным взглядом. Вслух он ничего не сказал, но Одд его понял.

— Но ты согласен спросить дружину и народ, что они думают о нашем походе? — настаивал на своем Вольга.