Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

— Ну-ну, — прошипел он, нагибаясь к девочке. — Не обращай внимания на глупых взрослых и их дела. Отменная была пляска, так, ребята?

В неровном хоре придворных и аристократов слилось «о да» и «абсолютно».

— Ну а теперь ступай к мамусе, — распорядился король Англии, — раз уж мы такие занятые и глупые. Видишь, какой блестящий фартинг я тебе даю.

Трехлетка, воспрянув духом после треволнений, приняла подарок с улыбкой и направилась к выходу, как ее учили, не поворачиваясь лицом к королю.

— Забавно, — сказал Генрих адмиралу Солово, вернувшись на свое место другим путем, более длинным, однако менее угрожающим королевскому достоинству. — Лишняя казнь меня не волнует, но если в этом нет особой необходимости, я не люблю причинять боль людям.

— Действительно, — вежливо согласился Солово, полагая, что королям позволены некоторые причуды.

— А вот карман — место болезненное, парень! — продолжил Генрих с неподдельным чувством. — Налоги, сборы, пошлины, особенно когда они исчезают вместе со сборщиками.

— А теперь еще целая армия, — добавил адмирал.

— О да. Губительная потеря: вперед оплаченные наемники, германские ландскнехты, венецианские стратиоты, английские лучники, и все с моим ладно, с их — авансом в мерзких маленьких кошельках. Кони, пушки, шелковые знамена… И все исчезло! Это не честно, говорю я тебе.

Адмирал Солово тайком приглядывался к камзолу Генриха, расшитому драгоценностями, и решил наконец, что времена, должно быть, не так уж плохи. Большее впечатление на него произвела бдительность короля, не пропустившего и взгляда.

— О да, — проговорил он, погладив броши и эмблемы на груди. — Здесь хватит на случай необходимости. Однако я рисковал своей головой за эту страну, и если мне хочется, чтобы персона моя искрилась самоцветами, почему же нельзя поразвлечься? Я заслужил это!

В части царственных нарядов Солово скорее склонялся к простоте черных одеяний драчливых Борджиа, однако он давно познал бесконечное разнообразие человеческой природы, а потому улыбнулся и согласно кивнул.

Тем временем, выстрелив в цель, Генрих вновь завел прежнюю песню.

— Я — добрый король, — он откинулся назад, прищуренными глазами разглядывая виднеющийся в окне Тауэр, — такой сейчас и нужен этой стране. Гражданская война слишком затянулась. Конечно, неплохо пустить дурацкую кровь, но когда войны слишком много, она порождает бедность и прочие пакости. Англичане нуждаются в мире и процветании, и я — тот, кто успокоит их. Верно, что я кельт, только я сушеный кельт, а это большая разница. Жизнь выжала из меня всякую ерунду. Значит, я могу сойти за англичанина издали — и буду вполне терпим в их глазах: эти сукины дети — чистые сухари, адмирал, только не разглашайте мои слова.

Солово не назвал бы сухим народ, с которым столкнулся по дороге из гавани Певенси до стен лондонского Тауэра, — веселый, жестокий, готовый пустить в ход дубинку. На его привередливый вкус вся здешняя культура нуждалась по крайней мере в пятистах годах развития и страданий, прежде чем можно будет судить о ней здраво и корректно.

— Учти, — настаивал Генрих, — от лучников и прагматиков-купцов ничего лучшего ждать не приходится, однако малую толику драгоценного дохода можно выжать из королевства поэтов. Нет, кроме Англии я ничего не хотел и ее-то получил.

— Древние пророчества, ваше величество, — заметил находившийся рядом де Пуэбла. — Все было предопределено Господом.

Генрих отвечал безапелляционно:

— Мне, парень, так не казалось, когда палка с тряпкой клонилась вниз при Босворте, — мрачно буркнул он, — и этот длинный сукин сын, Ричард, прорубался все ближе и ближе. «The Armes Prydain»[41] звучал жидковато. Скажу тебе, нас тогда было немного!

— В стихотворной кельтской версии, адмирал, — для пользы дела напомнил де Пуэбла, — предсказывается, что союз рассеянных кельтских племен поразит врага-саксонца.

— «Воины прогонят иноземцев до Дарема… — процитировал Генрих. Англичанам не будет возврата… Встанет Уэльс в могучем единстве… Народ английский перестанет зваться воинственным…» и так далее и так далее. Просто-напросто бардские штуковины, если спросите мое мнение. Короче, как насчет короля Артура?..

— Ах да, — вмешался капитан Солово, ограничившийся беглым (на один день) знакомством с современной литературой. — Ваш потерянный король и его священная гребля…[42]

— Вы это про Грааль? — спросил Генрих, лишь на мгновение смутившись. Конечно, я использую все это, как вы понимаете. Своего первенца я назвал Артуром, чтобы заручиться поддержкой кимвров. Но не думайте, что я в это верю — в эти россказни или в «Prydain». Это все для пехоты — насчет национального самосознания.

Адмирал выразил одобрение. В словах короля слышался приятный цинизм.

— То есть вы будете слышать это по пять раз на дню, — продолжал Генрих, — от кимвров и корнуоллской знати, сумевшей пробиться ко двору на гребне моих побед. И все потому, что кузен их мамочки изволил поднять за меня клинок — или изволил бы, не будь в тот день так дождливо. Ах! У меня не хватает на них времени, адмирал, а они всегда гладят против шерсти. К тому же я знаю англичан — они либо честолюбивы, либо медлительны, но если этим идиотам удастся их раздразнить, они проснутся! Их в шесть раз больше, чем нас, даже если считать вместе всех мужчин кельтской породы… и кто же слыхал об этом? Однажды всем нам непременно перережут глотки. Но я-то скоро их всех разочарую, как и уэльских хвастунов… подождите и увидите.

Адмирал Солово понимающе улыбнулся.

Король Генрих на одобрение ответил оценивающим взглядом.

— Пойдемте, — сказал он наконец, словно бы разрешив какое-то внутреннее противоречие. — Я объясню вам, в чем, собственно, состоит все дело.

Адмирал позволил, чтобы его отвели к ближайшему окну.

— Вот! — торжествующе проговорил Генрих, показывая на суету во дворе. Лондонский Тауэр! Звучит, не правда ли? Эти слова приличествуют советам могучих и знатных. Чего не скажешь, например, о Тауэре Лландаффа или Тауэре Бангора.

— Не скажешь, — не думая, согласился Солово, занятый мыслями о жене и о том, куда она могла упорхнуть.

— Это прямо как в яблочко, адмирал, — пояснил Генрих. — В самый центр мишени, куда хочет попасть любой мужчина… Отсюда все начинается — сила и власть. И при нормальном ходе событий можно разбираться с тем, что происходит во внешних кругах мишени, как и когда угодно. Но что же я обнаруживаю? Я вижу, что кто-то или что-то растягивает эти зоны, растаскивая по частям мое суверенное королевство, загоняя меня назад, в самый центр его. Вот почему я запросил вас у вашего хозяина и — могу добавить — заплатил его святейшеству полновесным пенни за это право.