К. Медведевич - Ястреб халифа

— Кого убить? — нахмурился Аммар.

— Эсен-хана. Великого хана джунгар. Убить его тело, убить куст его души, разрубить на части и сжечь их Великое белое знамя, сульдэ.

Халиф некоторое время помолчал и сказал:

— Сдается мне, Тарик, что об этом хане ты знаешь кое-что такое, чего не знаю я.

И Тарик ответил:

— Помолись о помощи Богу, которого ты чтишь. Мы идем сражаться против демона, вселившегося в человеческое тело.

Закатное солнце стояло низко, и больно било в глаза. Не спасали даже плотные шелковые занавески — небо горело каким-то предсмертным, прощальным блеском, оставляя на изнанке век черный ослепительный круг уходящего за горизонт светила.

Тарик сидел лицом к солнцу, не по-человечески широко раскрыв глаза — сейчас они казались пустыми озерцами золотого света. Болезненно сморгнув — о Всевышний, как он так может, там же словно шип торчит, — Аммар повернулся обратно, к гомону и крикам. Военачальники пожимали плечами и то и дело проводили руками по лицам, призывая в свидетели Всевышнего:

— О мой халиф, это безумие! Сейчас из степей вышла армия в сто пятьдесят тысяч сабель — а сколько там еще воинов? Они бесчисленны, подобно песчинкам на морском берегу!

Один из лучших его военачальников, Мубарак иль-Валид, сидел, пощипывая свои роскошные парсидские усы:

— Ибн Ахмад прав и говорит дело, повелитель. Всевышний указал нам путь к мужеству, но не к безрассудству. Идти в степь с пятнадцатью неполными тысячами воинов — безумие. Мы затеряемся среди холмов и трав, как камешек на дне пруда.

Тарик отрешенно таращился в окно — земля и небо торжественно хоронили солнце. Нестерпимое сияние спало, и небеса стало затягивать розово-фиолетовым. Сумерки здесь, в Фейсале, смыкались быстро — и также быстро сменялись непроницаемой ночью. А сейчас уходящее солнце забирало с собой золото и аквамарин, редкие полосы облаков темнели на роскошном, необъятном полотнище небосвода.

Аммар пожал плечами и ответил:

— Вот он вот, — и кивнул в спину нерегилю, — говорит, что так надо. Надо идти в степь.

Посмотрев на неподвижную спину самийа, Мубарак аль-Валид нахмурился и снова провел ладонью по огромному усу — о таких женщины восторженно говорили, что здесь хватит места орлиному гнезду. Тарик казался языческой статуей — безмятежный, неподвижный, полы накидки лежат на полу ровными белыми складками.

— Хорошо, — устало кивнул командующий Правой гвардией. — Хорошо, мы пойдем в степь. А как найти, где стоит кочевье этого самого великого кагана? Опять за птичкой полетим?

Вокруг сочувственно покивали и даже начали посмеиваться. Аммар строго сказал:

— Тарик говорит, что нас проведут джинны. Точнее говоря, двое джиннов…

Военачальники обреченно переглянулись. Самийа даже не пошевелился на своем месте в проеме огромного, в пол, окна.

И тогда старый Тахир ибн аль-Хусайн сказал:

— О повелитель! Нет силы, кроме как у Всевышнего, единого живого, создавшего все! И если нам суждено есть хлеб живых — значит, так тому и быть, а если нам предначертан хлеб мертвых — то и тут ничего не изменишь. Но я заклинаю тебя разводом и освобождением всех моих невольников — останься в Фейсале.

— Не проси и не клянись, о Тахир, — улыбнулся Аммар. — Ибо решение мое утвердилось в моем сердце. Я должен идти во главе войска — таков мой долг эмира верующих и предстоятеля аш-Шарийа перед лицом Всевышнего. Это джихад, о Тахир. Кому, как не халифу, предводительствовать войском в священной войне?

Военачальники стали склоняться в покорных поклонах — один за другим.

Когда ковра коснулось перо на чалме Хасана ибн Ахмада — командующий Правой гвардией долго кривился, кусая ус, но наконец решился и он — Аммар обернулся к Тарику.

Темнеющий на фоне закатного окна силуэт чуть двинулся, показывая острый профиль. Аммару показалось, что нерегиль улыбается — еле заметно, едва изогнув губы. А потом Тарик снова застыл изваянием. Глаза, вперившиеся в залитое малиновым заревом небо, раскрывались навстречу сумеркам нездешними колодцами мрака.

— Да поможет нам Всевышний… — тихо сказал Аммар, и распустил собрание.

…Армия ашшаритов уже прошла ничейные земли, когда к войску на полет стрелы подъехали трое джунгар с белым полотнищем переговорного флага. Потом они съехались с ашшаритскими вестовыми. После недолгих переговоров гвардеец подскакал к едущим стремя в стремя Аммару и Тарику.

— О мой повелитель! Дикари хотят вести переговоры — но только с господином нерегилем.

Тарик очень серьезно осмотрел дальний горизонт — впереди, насколько хватало глаз, колыхалась трава, — и кивнул:

— Так надо, Аммар, — и бросил вестовому:

— Пусть укажут место.

Через некоторое время войско провожало Тарика глазами: сиглави мчал вперед, благородно распустив хвост. Из-под копыт летели комья земли. Когда всадник перевалил за гребень дальнего холма, над землей тут же соткались из воздуха две другие конные фигуры — одна на вороном, как смоль, а вторая на золотисто-рыжем коне. Силат помаячили на гребне, а затем сорвались с места и умчались, как ветер, вслед за Тариком.

Тарег увидел ханшу раньше, чем она его. На вершине песчаной дюны, утыканной низкими перекрученными деревцами, стоял золотистый просторный паланкин с ярко-оранжевой занавеской. Его охраняли, как и было уговорено, трое ближних нукеров супруги кагана.

Когда он подъехал — паланкин стоял дальше, чем показалось с первого раза, монотонно-желтый цвет степи скрадывал расстояния, — занавеска откинулась, и женщина вышла наружу.

На ней переливалось синим шелком ханьское парадное платье с застежкой-запахом. Узорчатые рукава стекали до самой земли, золотой орнамент тянулся по подолу нижнего платья небесно-голубого, царственного цвета шелка. Голову женщины увенчивала высокая, остроконечная, расшитая золотом шапка с соболиными отворотами. С обеих сторон на уши и на плечи стекали длинные парчовые ленты, перевитые жемчугом. Ханша прижала к груди руки в длинных рукавах, скрывающих на ханьский манер не только запястья, но и ладони, — и отдала низкий поклон.

Тарег спешился, снова окинул взглядом женщину, и поклонился в ответ. Ханша указала на горевший на вершине дюны костер. С двух сторон от огня был настелен войлок и брошена подушка: белая кошма и синяя шелковая подушка для супруги кагана, черный войлок и простое кожаное сиденье для чужеземного воина. Им предстояло разговаривать через невысокое пламя костра.

Усевшись друг напротив друга, они еще раз переглянулись. Женщина проговорила на языке джунгар: