К. Медведевич - Ястреб халифа

И она залилась жутким, холодным, как серп ущербной луны, смехом.

Нерегиль молча сидел перед хохочущим демоном, глядя в умирающее пламя костра. Женщина тем временем отсмеялась и снова обратила на него жадный голодный взгляд:

— Решайся, Тарег. У тебя есть еще несколько дней на размышление — до ночи последнего боя твоих хозяев. Думай, мой серебряный… — снова сверкнули рыбьи зубы.

Тогда нерегиль поднял взгляд и посмотрел в черные капли глаз, за которыми пульсировал разум существа гораздо старше и мудрее его. Потом вытащил из ножен кинжал и всадил его в пламя костра.

Демоница отшатнулась.

— Вот так, по законам твоих нынешних орудий, я отвечаю тебе, легион.

Тарег вынул изогнутое лезвие ханджара из синюшных угольев.

Демоница осклабилась:

— Глупец. Тебя ждут муки, в сравнении с которыми пытки в Кеир Морхе тебе показались бы отдыхом в зеленом оазисе. Прощай, Тарег. В следующий раз, когда мы увидимся, ты будешь ползать на коленях и умолять о самой мучительной и страшной, но смерти.

Она поднялась и хлопнула в ладоши. Над песчаной дюной завихрился злой степной ветер, кинул в глаза Тарегу горсть песка, а когда нерегиль с проклятиями отплевался и откашлялся, на желтом гребне не было ни паланкина, ни охранников-нукеров. Только ветер трепал на сухой ветке перекрученного куста длинную тряпку с рядом черных, как тараканы, иероглифов.

Прискакав в лагерь ашшаритов, Тарег ответил на вопросительный взгляд Аммара:

— Обычные глупости. Вы нам то, да мы вам это, но между двух огней пройти все-таки надо. Ну и Тенгри поклон отвесить. Что тебе стоит отвесить поклон Тенгри, а, Аммар?

Ашшарит сплюнул. И крикнул:

— Правоверные! Сегодня мы встанем на общую молитву!

Люди кинулись исполнять его приказание: необходимо было построить войско лицом в сторону киблы.

Аммар перевел взгляд на Тарика, который с отсутствующим, как всегда, когда речь заходила о вопросах веры, видом разнуздывал Гюлькара. И наконец решившись, проговорил:

— Я разрешаю тебе молиться твоим богам, Тарик. Ты язычник, но пусть — обратись за помощью к тем, кому следует обращаться твоему племени.

В ответ самийа поднял на него очень странный взгляд. И в конце концов улыбнулся:

— Я благодарен тебе за разрешение, Аммар, — в голосе нерегиля, против обыкновения, не слышалось насмешки.

Самийа замолчал, но Аммар чувствовал, что Тарик сказал не все, что хотел. И действительно, помолчав, он добавил:

— Но я принадлежу к такому племени, которое не молится никому. Потому что нам некому молиться и не у кого просить помощи, Аммар.

По приказу Тарика на следующий же день они бросили коней в молниеносный рейд по степи Саари-кеер. В густой зеленой траве яркими пятнышками мелькали соцветия: отчаянно желтые лютики и сурепка, сиреневые цветы чабреца и ирисов, белая звездчатка и бледно-желто-розовый благородный окрас эдельвейсов.

К вечеру они вышли на пустынное плато, с юга огражденное далекими горами. Впереди вставали хребты Хангай, с них стекали полноводные по весне реки, деля зеленый ковер степи на глубокие долины.

Солнце клонилось к западу, но небо еще оставалось высоким и голубым. По нему плавали большие кучевые облака, отбрасывая громадные тени на колышащиеся под мягким ветром травы. Присмотревшись к зеленому ковру впереди, самийа смог разглядеть то, что они искали в весеннем разнотравье степи — скопище белых и серых юрт вокруг холма, на котором ветер колыхал что-то темное и длинное. Вокруг Белого знамени Сульдэ стояло кочевье Великого кагана джунгар Эсен-хана.

— Мы нападем ночью, — тихо сказал Тарик.

И выставил вперед руку в кожаном наруче. На нее спикировал Митрион, захлопал пестрыми крыльями, перетаптываясь лапами и показывая ослепительно белое подхвостье.

— Займись их дозорными, дружок, — ласково обратился к ястребу Тарик.

И дал птице укусить палец, затянутый в кожу перчатки.

А ночью пошел дождь. Сначала никто не придал этому значения — ну разве что начали шутить: ну теперь только снега или града не хватает.

К полуночи непогода разыгралась не на шутку: ветер хлестал так, что кони упирались передними ногами в землю и выгибали шеи, полы джубб парусили, и всадники чуть не вылетали из седел. В довершение всего в небе разразилась гроза.

Когда над степью полыхнула первая молния, многие вскрикнули от ужаса — такого ашшариты еще не видели. Ветвистая, на толстой перевитой светящейся «ноге», она сверкнула на полнеба — а затем грохнуло так, что даже боевые обученные кони с ржанием заплясали. Потом от земли до неба ударила еще одна ослепительная рогатина. И еще одна. И еще. Тогда нерегиль приказал выступать.

В хлещущей темными струями, грохочущей тьме то и дело вспыхивали в свете молний бледные картины — то одинокое горящее дерево на холме, то заросли кустарника в ложбине. Но чаще всего мимо них проносилась вспыхивающая на мгновение и тут же гаснущая, стелющаяся длинной серой ночной травой степь.

В становище они влетели в ослепительно-ярком высверке небесного разряда: полыхнуло, они смели часовых, тут же кошмарно грохнуло. В кочевье, в которое ворвались ашшаритские конники, разверзся ад грешников.

Аммар потом смутно вспоминал, что устал бояться еще в начале грозы — времени и сил на страх просто не осталось, эта сумасшедшая скачка наперегонки с бьющей по вершинам соседних холмов, догоняющей небесными копьями смертью отнимала все силы души. Поэтому когда перед копытами его коня как из-под земли поднялась ослепительно красивая женщина с очень белым лицом, он заорал: «Али! Призываю имя „Могущественнейший!“» — и наотмашь рубанул мечом. По закаленному в аш-Шаме лезвию было вытравлено тройное имя Али. Изогнутый клинок меча полоснул женщину наискось, отделяя голову и левое плечо с частью руки. Ударивший в уши вой и визг Аммар не счел чем-то сверхъестественным — ему много раз приходилось слышать, как кричат разрубленные пополам умирающие люди. Поэтому он, не оглядываясь и не останавливаясь, помчался вперед, в коридоры между запылавшими юртами, и не видел, как из разрубленного тела женщины исходит, клацая зубами и завывая, какая-то белесая сущность. Поверещав и покувыркавшись в ночном воздухе, рассеянная Именем и печатью праведности субстанция в последний раз попыталась сгуститься, не сумела — и безвозвратно растворилась в ночном воздухе.

Тарик, рубя направо и налево, рвался к высокому девятихвостому тугу на каменистой гряде, но джунгары окружили Сульдэ и стояли насмерть. У самого древка прыгали и завывали, тряся перьями и колокольчиками, шаманы. Нерегиль заорал от бессильной ярости, сиглави танцевал и вскидывал передние ноги, пытаясь встать в свечку. Аммар вдруг понял, отчего орет самийа — он не мог раскрыть свои крылья, не мог «проявить ореол», как говорили маги сумеречников. На место каждого поверженного джунгара заступал новый, словно степняки в одинаковых кафтанах и малахаях вырастали из-под земли из рассеянных зубов дракона — как в сказке, только очень страшной.