Сергей Никшич - Соседи

И прошло еще недели две, и наступил тот день, которого Голова с нетерпением так ждал – в село медленно и плавно въехали подъемный кран и грузовая машина. Они подъехали к сельсовету, и выскочившие из них люди стали бегать вокруг основания памятника и размахивать руками. Голова до того разнервничался, что пошел в корчму, чтобы подкрепиться и успокоиться. По дороге он, однако, не забыл зайти к директору школы, чтобы тот приготовил школьников с цветами и те незамедлительно, как только памятник будет установлен, воздали честь спасителю и герою. Домашняя колбаска и свежайшее «Черниговское» помогли ему скоротать время, которое текло мучительно медленно. Наконец Голова решил, что ему пора выдвигаться на передовые позиции и, неохотно рассчитавшись (ведь всем известно, что намного приятнее есть, чем платить), важно надувшись и выставив вперед грудь, которую из-за подлых завистников не украшал еще ни один орден, зашагал в направление сельсовета. По дороге ему встретилась колонна школьников, и ему пришлось ускорить шаг, чтобы их обогнать, и к месту событий он почти прибежал, что ему было противопоказано, и поэтому он запыхался и побагровел. А памятник уже был установлен, но пока еще скрыт под белым покрывалом, которое скрывало от собравшегося люда того, кто великодушно и бесстрашно спас село от нашествия коварных грызунов. Но вот все успокоилось. Голова стоял, как Наполеон, скрестив на груди руки, а кто-то невидимый за памятником разрезал веревки. Сердце Головы чуть заныло от томления и радостного ожидания. Неподалеку от него затаилась Гапка, которая тоже, затаив дыхание, ждала того мгновения, которое подарит вечность ее красоте. И вот пыльный занавес плавно соскользнул и упал на песок. И перед публикой показались не две, а три бронзовые фигуры: тщедушного и вороватого Тоскливца, известного Павлика и худосочного Хорька. Каждый кормил своего индивидуального голубя. А бронзовая дудочка лежала у них в ногах. Гапки и Василия Петровича на памятнике не было и в помине. Толпа сначала растерялась, а потом раздался хохот, ржанье и непотребные шуточки. Голова бросился в присутственное место, чтобы найти Тоскливца и его наконец убить, но тот как человек опасливый и предусмотрительный куда-то исчез. Голова бросился к дому Павлика, хотя бежать, пусть даже и без живота, ему было трудно. Но дом Павлика был заперт, ставни закрыты, и впечатление было такое, что в доме этот никто никогда не жил. «Павлуша! – возопил Голова. – Я принес тебе радостное известие. Открывай. Ты даже не поверишь, как это замечательно». Но дом настороженно молчал. Голова выдавил хилую калитку вовнутрь, подошел к дому и приложил ухо к двери, надеясь услышать детскую возню и причитания Павлика, который, по своему обыкновению, всегда и всем жаловался на жизнь. Но ответом ему была тишина. Судя по всему, в доме и в самом деле никого не было. И тогда Голова направился к заведению Хорька, рассудив, что тот уж никак не может дать деру, потому как ему не на кого оставить кафе за отсутствием Параськи. И оказался прав. Хорек в рубашке-вышиванке стоял за стойкой и принимал поздравления от односельчан, которые пришли поздравить его с памятником – не потому, что были за него рады, а потому, что надеялись, что он их угостит забесплатно или, по крайней мере, сделает скидку. Но корыстные их расчеты с треском провалились, потому что Хорек с жаром объяснял им, что обещал Параське никого не угощать (Хорек, разумеется, лгал) и что Параська, когда возвратится, то устроит переучет и тогда ему, Хорьку, конец. Под этот грустный монолог поздравления постепенно превратились в ругань, и истинные намерения не состоявшихся придворных льстецов были Хорьку теперь особенно очевидны. «Памятник он, понимаешь, отстроил за наши деньги. Ведь Тоскливец все село трусил, а как рюмку налить, так у него тормоз на одном месте. Гад!» – недоброжелательно заворчала толпа. Хорек струсил, и то, что не удалось получить от него при помощи поздравлений, было запросто достигнуто при помощи ругани. Хорек по-молодецки выставил на стойку несколько бутылок дарующего вдохновение напитка и сказал, что это все, больше он ничего не может, но пришедшие не согласились с такой постановкой вопроса и Хорек выставил еще несколько тарелок с бутербродами. И общество тогда чинно уселось подальше от компьютеров, чтобы те не отвлекали, и принялось отмечать новое для села архитектурное сооружение.

Разумеется, при многочисленных свидетелях Голова не мог отправить Хорька к праотцам и был вынужден ретироваться, сообщив тому, что зайдет в другой раз.

А Гапку душили слезы и ненависть. Тоскливец и его сотоварищи убили еще одну ее мечту. И сельчане вынуждены будут теперь смотреть не на ее красоту, а на их унылые обличности. И за что им памятник? Ведь это она, Гапка, унаследовала волшебную дудку, а эти проходимцы обошли ее и бессовестно запечатлели себя. И как женщина простая, но решительная Гапка пошла нанимать бульдозер, чтобы покончить с крамолой раз и навсегда. «А скульптора я потом навещу, – думала Гапка. – Никуда он не денется». Она ошибалась. Скульптор как человек нервный уже давно отдыхал на Средиземном море. За деньги Хорька. И мысленно лепил скульптуры девушек, которые загорали рядом с ним. Встречи с Гапкой он боялся как огня и дал себе слово не возвращаться в родимую мастерскую пока ситуация не устаканится.

А бульдозерист оказался, как впрочем и всегда, вдребезги начитанным. Разумеется, начитался он разнообразных этикеток. И никак не мог взять в толк, чего от него добивается вечно молодая Гапка.

– Ты – наш вечный огонь, – сообщил он ей, обнимая ее за талию. – К тебе пойдем или ко мне?

Гапка стерпела, потому что ей был нужен бульдозер.

– Так я тебя спрашиваю, – продолжил свою незамысловатую мысль бульдозерист, но закончить ее он так и не смог, потому что упал и захрапел. И Гапка осталась при своем интересе. А бульдозер стоял тут же, как необъезженный конь, и комок в горле не позволял Гапке просто развернуться и уйти. И она влезла в бульдозер и двинулась к сельсовету. В сумерках, которые стали уже опускаться на Горенку, никто не обратил внимания на обшарпанное транспортное средство. И она подъехала к присутственному месту и нажала на все педали, поражаясь своему уму и прыти, и бульдозер, выпустив удушливую струю в лицо Грицьку, который уныло обозревал невиданный прежде пейзаж и думал, как его приспособить с выгодой для себя, рванул в сторону памятника. Железный ковш безжалостно снес верхнюю часть памятника, а со второго захода то, что от него еще осталось, упало в рыхлый мягкий песок. И тут до Грицька вдруг дошло, что нарушают общественный порядок, и он, как бык на тореадора, ринулся на бульдозер, но тот и сам уже утихомирился и из него вылезла ухмыляющаяся, как будто она сделал что-то хорошее, Гапка.