Сергей Никшич - Соседи

– Я понимаю, что истинная поэзия тебе, хорошенькая деревенщина, вероятно, в новость. Ты пока всего лишь форма, которую я наполню содержанием. У тебя появится душа, прекрасная, как твои груди, душа. И ты достигнешь равновесия между душой и телом. И будешь ходить за мной, как верный пес, и благодарить меня за то, что сделал из тебя человека. А я буду любить тебя, как Пигмалион свое творение, и…

Но на этом его тирада оборвалась, хорошо еще, что не навечно, потому что ненависть пузырьками вскипела в Гапкиной крови, и она поднялась над сиденьем, и в пустом трамвайном вагоне, в котором на беду пиита не было никого, кроме него и Гапки, разразилась борьба добра со злом. Разумеется, каждый из них считал, что добро – это он, а его противник – олицетворение мерзости. «Человека он из меня сделает, дегенерат, – думала Гапка, норовя расцарапать ненавистную харю незадачливого поэта, который дурацким стихом уничтожил остатки ее настроения. – Буду, как верный пес, за ним ходить! Ну, я тебе!». А до пиита вдруг дошло, что означает выражение «биться не на жизнь, а на смерть». Хорошенькая девушка превратилась в ведьму, которая бесшумно носилась за ним с выставленными вперед длиннющими ногтями, а ее кукольное личико превратилось в безжизненную гипсовую маску, на которой карие глаза горели адским, как казалось ему, пламенем (справедливости ради следует заметить, что ведьмой Гапка, как нам кажется, не была, просто, как почти каждой красивой женщине, ей не везло с мужчинами).

– Я больше не буду, – выкрикнул удирая пиит. – Не буду тебе стихи читать! И писать!

Но на тот ком ненависти, в который превратилась Гапка, слова стихоплета не возымели ровно никакого влияния. Она молча летала за Стасиком, а тот то падал на пол, чтобы от нее увернуться, то скакал, задыхаясь, по сиденьям и, как только трамвай остановился на какой-то безымянной остановке, выскочил из дверей и бросился в лес. И только тогда Гапка перевела дух и чинно, как ни в чем не бывало, уселась на сиденье. Попробовала было прочитать мысли водителя, но оказалось, что читать чужие мысли она уже не может, попыталась воспарить над сиденьем – тоже неудача. Что-то с ней произошло, пока она норовила раз и навсегда прикончить пиита. С ужасом Гапка вытащила зеркальце, но в нем, к счастью, виднелась нежная, раскрасневшаяся от бега девушка, и Гапка успокоилась. И благополучно доехала до Горенки. И заявилась в сельсовет, чтобы сообщить Голове, что памятник будет им обоим, но подлого потаскуна на рабочем месте не оказалось. Тоскливец, увидев, какая Гапка хорошенькая, предложил ей подождать шефа в кабинете, пока он приготовит ей чай и всячески засвидетельствует ей свое почтение. Но Гапка прекрасно знала, с кем имеет дело, и, презрительно улыбнувшись, ретировалась домой. По дороге ей пришла мысль зайти в церковь, чтобы помолиться, и она уже почти было решилась на это, но тут ей встретилась Явдоха, которая куда-то спешила, и Гапка сразу сообразила, что затевается какая-то интрига, и решила усесться возле своего дома на лавочке, чтобы обозревать улицу и вывести интриганов на чистую воду. И до глубокой ночи упрямая Гапка сидела на улице, но ничего интересного не увидела. А потом уже и лукавые, смешливые звезды появились на небе, чтобы водить там свои хороводы и наблюдать за теми глупостями, которые творят по ночам люди. Особенно в Горенке. А потом, Гапка была в этом уверенна, несколько звезд упали с неба прямо в Горенку, но не исчезли, а превратились в людей и затерялись среди них, чтобы развлечься, а потом насплетничать своим приятельницам.

«Так значит, существуют люди-звезды, – думала Гапка, – или я сплю? Может быть, и я – звезда? И я тут по ошибке, а мне надо туда, на небо, а то надо мной всю жизнь издевался Голова, и я не могла доучиться, хотя, если честно, меня не очень-то интересует то, что пишут в книгах… Или я обыкновенный человек, только вечно молодой, и потому, что я звезда, я не могу никого полюбить по-настоящему?» От свежего воздуха Гапка уже почти спала, и она зашла в дом, где Светуля бросилась собирать на стол нехитрую снедь. И они не видели, как бесшумный водопад летних звезд обрушился на Горенку на радость влюбленным и просто молодежи, которая радостно и бездумно (не в этом ли, читатель, главный источник счастья?) носилась по лугу. Нет, действительно, волшебное время приходит в Украину в конце июня, когда ночь, как кажется, вообще не наступает и воздух напоен ароматами трав и цветов, а в лесах бесчинствуют гномы, и сердце тоскует по чему-то неизведанному, по другой; жизни, которая, быть может, никогда и не наступит, но разве сердцу можно запретить мечтать? И оно тревожно и радостно бьется, и толкает нас на подвиги и поиски, и помогает нам мечтать.

А Гапка мирно сидела за столом со Светулей, и в этот вечер к ним пока еще никто не ворвался, хотя Хорек попытался напроситься в гости, но был с позором изгнан, и две наши весталки ужинали в тишине и одиночестве. И казалось, что ночь так и пройдет и ничто не нарушит наступившую тишину и благолепие, словно разлившееся в природе.

И так бы оно, наверное, и произошло, если бы Хорек, которому было обидно, что его не пустили, хотя он залатал Гапке пол, натаскал воды, пока она волындалась неизвестно где, и даже ради нее бросил неизвестно на кого семейное заведение, пока Параська загорает на далеких островах за его счет, а он не может уделять заведению времени, так как занят делами Гапочки, которая упорно делает вид, что он неодушевленный предмет, смысл существования которого оказывать ей безвозмездно всяческие услуги, не стал стучаться к Гапке, требуя, чтобы и его накормили. Но обе наши прелестницы, у которых в памяти были свежими воспоминаниями о том, что происходило, стоило им пустить в дом Василия Петровича, даже не повернули головы в сторону двери, словно в нее стучался, скажем, комар. И тогда Хорек решил, что пора ему идти в психическую атаку. И он стал нежно, хотя и через дверь, вещать, что должен сообщить Гапке великую тайну, но для этого она должна открыть дверь, потому как иначе про ее тайну узнает все село. И Гапка скрепя сердце приоткрыла дверь, предварительно накинув на крючок предохранительную цепочку, и Хорек поведал ей свою великую тайну – оказалось, что он любит ее чуть ли не с младенчества и предан ей и душой и телом и все, что он хочет, так это усесться в опочивальне возле нее, и держать ее за руку, и любоваться ею, потому как она – великое произведение искусства, которое не смог оценить по достоинству жалкий отщепенец рода человеческого – Голова, и что в опочивальню они должны перейти незамедлительно, потому что душа его не выдерживает разлуки с любимой и того и гляди покинет на веки вечные его бренное тело и останется Гапка тогда одна-одинешенька, а он, Хорек, будет смотреть на нее с небес и проливать невидимые слезы, которые поутру будут превращаться в росу и жалобно блестеть на траве и цветах, когда Гапочка будет выходить в сад, чтобы полить свои любимые цветы. Надо сказать, что блудный пасечник немного зарапортовался. Никаких цветов на усадьбе Гапки отродясь не бывало, потому что Голова поставил дело так, что росло там только то, что можно было использовать как закуску. Но речь вышла у Хорька довольно убедительная, и Гапкины ушки даже не уловили в ней особой фальши – пасечник наш, основательно принявший на душу, вошел в образ, и она сняла, к ужасу Светули, цепочку, и Хорек проследовал вместе с Гапкой, как он выразился, «в опочивальню», и уселся возле предмета своей страсти на краешек постели, и взял Гапку за руку. А та позволила ему взять себя за руку, но дверь в спальню закрыть не разрешила, и Светуля, которая продолжала демонстративно хлебать борщ, внимательно прислушивалась к каждому звуку, проклиная при этом весь мужской пол, который доставляет женщинам столько огорчений, совершенно их не ценит и то и дело норовит обмануть и поменять одно прекрасное создание на другое. Гапке тоже очень хотелось есть, потому что весь день она провела в городе, где позировала скульптору и избавлялась от постылого пиита, от стихотворений которого у нее до сих пор спазмы в голове, хотя голова у нее обычно не болит. Забегая вперед, скажем, что общение с пиитом вызвало у Гапки еще большее недоверие к беллетристике, и она даже приказала Светуле перебрать шкаф и выбросить на помойку все книги, которые той покажутся подозрительными. А пока тишина вдруг стала казаться Гапке зловещей, и она решила хоть что-то сказать, и, кроме того, рука Хорька оказалась потной и от него все-таки, хотя он и любил ее с младенчества, основательно попахивало козлом. И Гапка рассказала ему, что памятник, который задумал себе Голова, не будет памятником его эгоизму, ибо и она, Гапка, будет представлена на нем а-ля-натюрель. И ее красота будет теперь запечатлена на веки. Хорек сделал вид, что очень рад, и еще крепче сжал руку своей возлюбленной и даже попробовал подсесть к ней поближе, но Светуля от скрипа пружин под тощей задницей Хорька подавилась борщом и закашлялась, и волшебный момент был испорчен, и Гапка отстранилась от Хорька и попросила его из любви к ней наконец уйти, и тому пришлось ретироваться на исходные позиции – в интернет-кафе, где незнакомые ему люди массово пребывали в виртуальном пространстве и не спешили заплатить невиртуальные деньги, которые приходилось вытаскивать из них, как гвозди клещами. Все это настроение пасечнику не улучшило. И к тому же ему было очень обидно, ведь он столько сделал для родного села, по крайней мере, ни разу его не сжег, а памятник – начальству Голове и Гапке. Нет в этой жизни никакой справедливости. И он, приняв на душу очередную порцию напитка молодости – горилки с перцем, – направил свои стопы к Тоскливцу, а потом они уже вдвоем разыскали Павлика и вошли с ним в преступный сговор. А затем по доброте своей душевной он затащил их в семейное свое заведение и так их нагрузил буженинкой и ветчинкой под аккомпанемент известного напитка, что те утащились по домам под утро и даже искренне назвали его благодетелем и героем.