Жураковская Викторовна - Любовь зла…

- Она просто забыла мне его отдать, вот и все! Я не при чем! - зачастил Стосекир, испуганно таращась на невменяемого мага. - Может, в первый раз в жизни, но не при чем! И даже если бы я и был при чем, все равно артефакт не должен был делать ничего такого! Клянусь здоровьем мамочки!

Гости со стороны жениха ещё ничего не поняли, но у гостей со стороны невесты опыта в общении с Маргаритой было побольше, и обмена репликами им хватило, чтобы понять: украли!!!

Мертвая тишина взорвалась криками, пронзительными визгами, грохотом роняемых стульев, которые, устав стоять, наколдовали себе гости-волшебники, и маленькая церковь мгновенно превратилась в подобие арабского базара. Простецы вцепились в магов, требуя немедленных и правдивых объяснений. Маги схватились за диагностические чары, одновременно пытаясь отцепить от себя посторонние пальцы и прикрыться защитными полями - воздух вокруг Санти и болтающегося в его руках Поля Стосекира уже начинал потрескивать.

Лучше всего ситуацию охарактеризовал крылатый блондин.

- Дэн ихи и гриа дэмона ки агоразэ гуруни [самое близкое по значению - не было у бабы забот, купила баба порося]! - счастливо заявил он, старательно пересчитывая полученные от насупленного брюнета с факелом золотые монеты.

- Свадьба произвела на меня неизгладимое впечатление, - со вздохом перевела его супруга.

4. ПРОКЛЯТЬЯ… СЛУЧАЮТСЯ!

Как говорил один мой профессор, "Если ваша жизнь не складывается, возможно, вы собираете чужой пазл". Но если пазл ваш, и называется он "Тридцать три несчастья", то сложиться он может как угодно и когда угодно. И даже смертным проклятьям в нем найдется местечко.

Вот и выходит, что сначала тебя поперек туловища хватает чья-то невидимая лапища - достаточно бережно, надо признать, но все равно хватает! - дергает назад, и это в тот момент, когда муж наконец-то собирается тебя поцеловать. Потом ты проваливаешься куда-то, где нет ни верха, ни низа, только бьющий в лицо ледяной ветер и ощущение падения - знакомое и потому особенно жуткое. Глаза зажмуриваются сами собой, дабы оттянуть неприятный момент встречи с реальностью - в том, что он будет неприятный, сомнений нет: опыт, как-никак, имеется. А затем падение резко прекращается, и ты со всего размаху шлёпаешься на какой-то неприятно-скользкий холмик. Костяной холмик, если верить заднице. Чешуйчатый холмик, если верить ладоням.

Откуда-то снизу раздается низкий, недовольный рёв, похожий на звук работающей авиационной турбины и, "холмик", что предсказуемо, начинает двигаться. Чудом удержавшийся на плече крысёнок начинает дико - что, в общем-то, тоже предсказуемо - визжать. Глаза все ещё закрыты, но воображение услужливо дорисовывает все, что нужно и не нужно, и ты, не отставая по предсказуемости от своего фамилиара, впадаешь в панику, начиная изображать из себя нечто среднее между пьяным осьминогом и спятившей мельницей.

На очередном рывке каблук левой туфли по основание входит во что-то мягкое, липкое, похожее на переваренную тыквенную кашу, и по "холмику" проходит судорога. Затем ещё одна и… всякое движение прекращается.

Тишина кажется оглушающей.

Но стоит немного успокоиться и становится понятно, что никакой тишины нет и в помине. Шелестит на ветру листва деревьев. Отрывистыми криками перекликаются птицы. Ароматы мокрой земли и цветущих трав щекочут нос. А мокрый нос и усы перепуганного крысёнка щекочут шею.

Великолепно, просто потрясающе… Что дальше?…

Звук падающего (или прыгающего, так сразу не разобрать) тела. Шорох приближающихся шагов.

- Ну ты и карася словил! - восторженный мужской голос. - Это ж надо: с первого раза и наповал! Охотник?

- Эээ…

- Профессионал?

- Любитель… кажется… - пробормотала я и, сделав над собой усилие, открыла один глаз. Но тут же закрыла его; мир закачался, словно на волнах, и возникло ощущение, что в правом ухе открылась потайная дверка, и вылетевшее из нее стадо бешеных кабанов с топотом, визгом и залихватским хрюканьем помчалось влево, на поиски другой такой же дверки. Напомнив себе, что психологам полагается быть терпеливыми и выдержанными, я дождалась, пока двери захлопнутся, и стихнет истошное повизгивание, досчитала до десяти, и предприняла ещё одну попытку - на сей раз более удачную - открыть глаза.

Раз… два… три…

- Ой, мама…

Вдалеке виднелись горы - молодые, судя по общей угловатости, резкости очертаний и тому упорству, с которым они стремились проткнуть верхушками небесный свод. Над ними старательно куталось в пушистые, похожие на сахарную вату облачка маленькое бело-голубое солнышко. Почтенного вида большое красное солнце, с неодобрением косившееся на своего собрата, примостилось чуть правее и ниже. Вокруг возвышался лес. Не особенно высокий, не особенно густой, не особенно древний. Словом, в том интересном возрасте, когда в нём только-только начинают появляться тёмные уголки и заводятся бесценные компоненты зелий - в виде зубастых плотоядных тварей.

Образец подобной твари и лежал бездыханным на живописной, поросшей ромашками полянке. Он был…

Нет, пожалуй, не так.

Тварь не была ни большой, ни даже внушительной. Она была ОГРОМНОЙ.

Больше всего она походила на собаку Баскервилей, которой за каким-то бесом понадобилось увеличиться раз в двадцать, обрасти ржаво-зеленой чешуей, обзавестись двумя рядами страшенных клыков, шипастым хвостом и костяным гребнем вдоль спины.

Я сидела на её загривке. И, надо признаться, очень удобно сидела - место между двумя костяными выростами тютелька в тютельку подходило для моей задницы. Юбка в процессе приземления, правда, превратилась в лоскуты, но кого волнуют такие мелочи, когда ты жива, здорова и в относительной безопасности?

А ещё я была босиком. Одна туфля, очевидно, слетела во время транспортировки, другая - торчала из-за уха твари. Десятисантиметровый каблук-шпилька пробил чешую и кость под ней и, получив травму, несовместимую с жизнью, громадная зверюга не нашла ничего лучше, как тихо скончаться.

Не то, чтобы меня это печалило.

А молодого человека в шапке из енотового хвоста, осторожно подходившего ко мне - тем более.

Молодой человек был круглолиц, веснушчат и отчаянно рыж, судя по торчащим из-под шапки прядкам. Он носил кожаную куртку с бахромой на рукавах и груди, кожаные штаны и нечто вроде мокасин, на плече держал старенький, но ухоженный арбалет и легко мог сойти за одного из бесстрашных вольных охотников времен освоения Нового Света, рассказами о которых пестрит американский фольклор и книги Фенимора Купера.