Святослав Логинов - Колодезь

Малость пошатавшись по свету, Семён уразумел, что рассказы хоть и не совсем врут, но на деле дальние страны оказываются не такими; как представляется не бывавшему там. Кое-что — больше и удивительней, но куда чаще — обыденней и по-домашнему привычней. Как он мальчишкой гору Арарат воображал? Стоит посреди поля огромнейший камень, видом схожий с перевёрнутым котлом, а на донце у того котла приютился Ноев ковчег — вознесён под самые облака и со всех стран его видать. Когда же пришлось въявь Арарат поглядеть, то оказалась гора и проще, и страховиднее. Вершина её и впрямь к облакам тянулась, но гладкой казалась лишь из великой дали. Среди самого жаркого лета крутые каменные склоны пятнал снег, и никакого ковчега ниоткуда было не углядеть. То и не странно ничуть — гора столь огромна, что хоть сто лет ищи, но того места, где бросил якорь праведный Ной, не сыщешь.

До Иерусалима оставался ещё день караванного пути, когда одно за другим пошли навстречу прославленные библейские места, а вместе с ними радостное удивление вперемешку с разочарованиями.

Море Геннисаретское на поверку обратилось озером, и не то чтобы очень большим, хоть и побольше малость, чем Панинское озеро, откуда Игнашка Жариков родом был. А Иордан, в вышних прославленный, так и вовсе оказался жалкой речушкой, иссушенной стараниями поливальщиков, разобравших едва ли не всю воду на свои поля. И всё же то был Иордан. Найдя место, где к реке был доступ, Семён подвёл туда верблюдов, якобы напоить желая, а сам ступил в поток и плеснул в лицо святой водой, коей спаситель крестился. Хорошая была вода, не родниковая, конечно, но после перехода через Сирийскую пустыню — лучше не надо.

Малый поступок не остался не замеченным Мусою, и с той минуты зловредный ыспаганин уже не сводил с Семёна приметливого взгляда. А болтливый Ибрагим как нарочно возбуждал Семёнов жар пылкими рассказами о чудесах, которые ждут их в святом городе.

— Вот это — Кедрон, — захлёбываясь, трещал он, указывая на вяло текущий арык. — В верховьях этого потока находится Силоамская купель, равно чтимая всеми, верующими во единого бога! А там — вон, видишь, тропа вправо отходит — там гробницы библейских патриархов и судей израилевых…

— Что ты дёргаешься, ровно припадочный? — недовольно спросил Семён, уже почуявший неладное. — Я не паломник, динария тебе за рассказ не кину.

Говорил, морща губы, а сам шнырял нетерпеливым взором по игрушечным долинкам, поросшим оливковыми деревьями, высматривая на невыских вершинах древние развалины, гробы, в которых прятались одержимые бесами, монастыри столь древние и святые, что даже бусурманекое нечестие не посмело посягнуть на них. Этот холмик, если не сбрехнул Ибрагим, гора Масличная, рядом — гора Еяеонская, а базилика у подножия — не иначе могила богоматери… Хоть прямо на дороге падай в пыль коленями и отбивай поклоны при виде таковой святости… Вот и город обозначился: невысокая, ни от кого не защищающая стена, Овчьи врата, через которые входил Христос во дни земной славы… Иерусалим!

Иерусалим оказался пыльным восточным городишкой, с мечетями и базаром. Но всё же это был святой город. Невозбранно звонили колокола, и ходили по улицам монахи: католические попы в сутанах, армяне в чёрных клобуках, черномазые копты в круглых шапочках, а меж ними и православное священство, униженное и всеми презираемое. Глядя на церковное неустройство, Семён уже не удивлялся, что святые места попали под власть бусурман. Царство, разделившееся само в себе, запустеет, и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит.

Караван, пройдя сквозь ворота, почти сразу свернул направо, где в арабской части города находились караван-сараи. По дороге неутомимый Ибрагимка успел, ткнув пальцем, указать издали минареты мечети Омара, поставленной на месте, где прежде Соломонов храм высился. Тоже, нашёл святыню! Этих мечетей Семён на своей жизни навидался по самые ноздри.

— А там, — разливался чернокожий вероотступник, — дом Пилата. Вон на тех ступенях он судил Христа и не нашёл в нём вины… Должно быть, хороший человек был, чистоплотный. Умываться любил. А здесь, под этими арками, Христа бичевали…

— Ибрагим, шайтан тебя раздери! — донёсся с головы обоза рык Мусы. — За товарами приглядывай! У тебя верблюда сведут, а ты не заметишь!

Верблюды, более полусотни, перед входом в город были прикованы к длиннейшей цепи и свернуть в сторону могли бы только с помощью кузнеца. Обоз бесконечной змеей извивался по улочкам, верблюды вздыхали, как вздыхает усталый человек, дробно звенела цепь, мавла, послушный хозяйской-воле, побежал вдоль шеренги, заголосил что-то, размахивая палкой. Семён не слушал. Он шагал, держась за повод последнего в цепи верблюда, и пытался поверить, что попал в Иерусалим, Голгофа — прежде она была за стенами, а теперь город разросся, и прежнее место казни оказалось внутри поселения. Говорят, место, где стоял пречистый крест, всё как есть выложено, золотом. И гроб господень… и камень, что ангел сдвинул, открыв ход в пещеру… Краешком бы глаза глянуть…

Не довелось глянуть и краешком глаза.

Обоз миновал обветшалый дворец царя Ирода и остановился неподалёку, где для путников были устроены караван-сараи. Как обычно, Муса старался сэкономить на работниках и потому развьючивать и обихаживать верблюдов, перетаскивать тюки с товарами в хане, да и всю прочую работу исполнять пришлось Семёну и Ибрагиму вдвоём. Прежде всего — прибрали товары, чтобы не лежали на виду, привлекая завистливый глаз. Затем занялись животными. По всему Востоку покосов нигде нет, сена не косят и стогов не мечут. Если где на пустошах появится вольная трава, её скашивают и не в копны сгребают, а вертят в трубы и хранят в сараях под замком, как большую ценность. Этой травой кормят лошадей и лучших коров. А верблюдов кормят соломой, которую тоже в трубах держат.

К вечеру самые неотложные дела закончили, а завтра… завтра свободного дня тоже не будет, но с Ибрагимом всегда можно договориться и выкроить час-другой на поглядение святынь. А то, если бы не эти хитрости, Семён и дня бы свободного не имел. По пятницам Муса неверного раба трудами мучает, поскольку Семён в Аллаха не верует и пятничного дня ему не полагается, по воскресеньям покоя нет, потому что Муса истинного бога не признаёт и в воскресный день велит трудиться.

Однако на этот раз Семён и парой слов перекинуться с мавлой не успел. Едва работники управились с делами, как объявился купец и, подозвав Семёна, пристегнул его за ошейшик к коновязи, как было в самый первый день, да и не раз впоследствии. Обычно Семён в таких случаях молчал, а сейчас не выдержал, спросил: