Джо Аберкромби - Лучше подавать холодным

— Что?

— Или ты превратишься в сраное говно как все остальные?

Он медленно кивнул. — Ты превратишься в говно, согласен. Но вдруг у тебя получиться оставить после себя что-нибудь хорошее.

Она обрушила на него выхолощенную усмешку. — Что мы оставляем после себя, кроме слов и дел — не доделанных, не досказанных, на завершённых? Пустую одежду, пустые дома, пустое пространство в тех, кто нас знал? Ошибки, что никогда не исправить и надежду, что сгнила и истлела?

— Может ту надежду, что сбылась. Добрые слова. Радостные воспоминания — думаю так.

— И все те улыбки покойников, что бережно хранятся в твоём сердце, согревали тебя теплом, когда я тебя нашла, а? Приятны ли они были на вкус, когда ты голодал? Они хотя бы помогли тебе улыбнуться, когда ты был в отчаянии?

Трясучка чпокнул губами. — Чёрт, ты прямо как луч солнца. Может всё же они дарили мне добро.

— Больше, чем набитый серебром карман?

Он моргал глядя на неё, а потом отвернувшись. — Может и нет, но я считаю, что всё равно лучше буду думать по моему, так как раньше.

— Ха. Доброго тебе счастья, добрый человек. — Она встряхнула головой, как будто в жизни не слыхивала такой глупости. Дайте мне в друзья одних злодеев, писал Вертурио. Их я понимаю. Последнее шустрое щёлканье ножниц, и цирюльник отошёл в сторону, промокнув рукавом вспотевшую бровь. — А мы закончили.

Трясучка уставился в зеркало. — Я выгляжу другим.

— Сир выглядит как стирийский аристократ.

Монза фыркнула, — Полюбому, не слишком похож на северного нищеброда.

— Может и так. — Трясучка выглядел не слишком похожим на счастивого человека. — Мне кажется тот, вон там, выглядит лучше меня. Умнее меня. — Он провёл рукой по коротким тёмным волосам, хмурясь своему отражению. — Всё же не думаю, что доверился бы этой сволочи.

— И под занавес… — Брадобрей наклонился вперёд, держа бутылку цветного хрусталя, и брызнул тонким облачком духов над головой Трясучки. Северянин вскочил как кот на раскалённых углях. — Чё за хуйня? — рявкнул он и сжимая громадные кулаки, оттолкнул цирюльника на другой конец комнаты. Тот, вскрикнув, чуть не упал.

Монза разразилась хохотом. — С виду, может и стирийский вельможа. — Она вытящила пару дополнительных четвертаков и засунула их в распахнутый карман цирюльникова фартука. — Только вот воспитание покамест запаздывает.

Уже темнело, когда они вернулись обратно в ветхий особняк. Монза в натянутом капюшоне и Трясучка, гордо вышагивающий рядом, в своей новой куртке. Холодный дождь лил на разрушенный дворик, на втором этаже горел единственный светильник. Она хмуро посмотрела туда, а затем на Трясучку, левой рукой нашарила рукоятку ножа за поясом сзади. Лучше быть готовой к любому повороту. Наверху скрипящей лестницы обшарпанная дверь была приоткрыта, изливая на доски свет. Она шагнула к двери и токнула её сапогом.

На той стороне пара горящих поленьев в закопчёном камине с трудом согревала комнату. Дружелюбный стоял у дальнего окна, засмотревшись на банк сквозь ставни. Морвеер расстелил на шатком старом столе какие-то листы бумаги, оставляя следы перепачканной чернилами рукой. Дэй сидела, скрестив ноги, на столешнице и чистила кинжалом апельсин. — Определённо, так лучше, — проворчала она, бросив взгляд на Трясучку.

— О, я вынужден согласиться, — заулыбался Морвеер, — Этим утром из дома ушел придурок — грязный, длинноволосый. Чистый, короткостриженый придурок вернулся. Однозначно — магия.

Монза разжала руку на рукояти, пока Трясучка злобно бормотал что-то по северному. — Раз ты не каркаешь себе хвалу, думаю, что работа не выполнена.

— Мофис — наиосторожнейший и защищённейший тип. Днём банк чересур серьёзно охраняется.

— Значит, по дороге в банк.

— Он уезжает в бронированной карете, с дюжиной охранников впридачу. Перехватывать их было бы слишком рискованно.

Трясучка бросил очередное полено в огонь и протянул к нему руки. — У него дома?

— Пфа, — усмехнулся Морвеер. — Мы за ним туда проследовали. Он живёт на острове-крепости в заливе, там где апартаменты лишь немногих городских советников. Народ там неприветливый. Нам не придумать способа проникнуть в дом, даже если мы вычислим, который из них его. Вдобавок, сколько там может быть охранников, слуг, домочадцев? Неизвестно. Я категорически отвергаю построение работы такой сложности на догадках. На что я никогда не полагаюсь, Дэй?

— На случай.

— Правильно. Мне нужна определённость, Муркатто. За этим ты ко мне и пришла. Меня наняли, чтобы определённый человек определённо скончался, а не для кровавой резни, которая поможет мишени ускользнуть воспользовавшись хаосом. Мы сейчас не в Каприле…

— Я знаю где мы, Морвеер. Какой тогда у тебя план?

— Я собрал необходимые данные и устроил веские предпосылки для достижения желаемого эффекта. Мне нужно лишь попасть в банк в ночное время суток.

— И как ты планируешь это сделать?

— Как я планирую это сделать, Дэй?

— Путём неукоснительного применения наблюдений, логики и системного подхода.

Морвеер снова расцвёл своей самодовольной улыбочкой. — Совершенно верно.

Монза глянула в сторону Бенны. Правда Бенна был мёртв, и на его месте стоял Трясучка. Северянин поднял брови, протяжно выдохнул и отвернулся к огню. Дайте мне в друзья только злодеев, писал Вертурио. Но пора бы и провести предел.

Две двойки

Кости выпали двумя двойками. Два раза по два будет четыре. Два плюс два будет четыре. Прибавляй кости или перемножай, результат одинаков. От этой мысли Дружелюбный почувствовал себя беспомощным. Беспомощным, но умиротворённым. Все эти люди стараются, чтобы у них что-то вышло, но чтобы они не делали, всё сведётся к одному и тому же. Кости полны уроков. Если ты знаешь, как их читать.

Их группа образовала две двойки. Морвеер и Дэй были одной парой. Учитель и ученица. Они присоединились вместе, держались вместе и вместе смеялись над всеми остальными. Но теперь Дружелюбный видел, что Муркатто и Трясучка создавали собственную пару. Они друг за другом подкрались к перилам, чёрные очертания напротив мутного ночного неба вглядывались в сторону банка, необъятной глыбы сгустившейся тьмы. Он часто замечал, что образовывать пары заложено в человеческой природе. В природе каждого. Кроме него. Его оставили одного, позабыли. Может судьи сказали правду, и с ним впрямь было что-то не так.

Саджаам выбрал его себе в пару в Безопасности, но Дружелюбный себя не обманывал. Саджаам выбрал его за то что он был полезным. Потому что его боялись. Боялись, как темноты. Но Саджаам и не притворялся, что всё иначе. Единственный честный человек из всех, кого знал Дружелюбный, и меж ними было честное соглашение. Которое сработало так здорово, что Саджаам накопил достаточно денег чтобы купить себе свободу у судей. А так как он был честным человеком, то не забыл Дружелюбного, когда вышел. Он вернулся и купил свободу и ему.