Алексей Корепанов - Станция Солярис

Дорога моя никуда не вела, а точнее – вела в никуда, поэтому я без колебаний отказался от дальнейшего бесполезного пути и побрел назад, к этой колышущейся безликой фигуре. Когда до нее оставалось всего несколько шагов, я понял, что передо мной Сарториус. Да, у него не было лица, и обычное человеческое тело заменила некая туманная субстанция, но я знал, что это именно доктор Сарториус. Собственной персоной.

– Ты правильно понял, Кельвин, – донесся до меня его голос; вернее, голос зазвучал во мне. – Именно так. Презрение и отвращение. Именно так.

– И что же будет дальше? – сразу же то ли спросил, то ли подумал я.

– Ты сам знаешь, как поступают с теми, кто вызывает презрение и отвращение. Их просто перестают замечать или…

– Или?..

– Ты правильно понял и это. Да, ядовитых пауков просто давят подошвой.

– Даже не пытаясь понять и разобраться.

– Ты сам ответил, Кельвин.

– Еще бы! Я ведь сплю и общаюсь сейчас только с самим собой. Это говорят во мне мои собственные страхи.

– Не тешь себя этим заблуждением, Кельвин. Я довожу до твоего сведения вашу дальнейшую судьбу.

– Нашу?

– Да. Вашу общую судьбу.

– Ах, так это и есть Контакт, а вы, доктор Сарториус, выступаете в роли посредника? Он приобщил вас к себе и вы слились с ним? Где вы сейчас находитесь?

– Не знаю.

– Зато я знаю, Сарториус! Только в моем сознании – и нигде более. Вы продукт моего собственного сознания, и наш кажущийся диалог – на деле монолог. Кельвин беседует с Кельвином. Просто, как дважды два.

– Когда ты проснешься, можешь эаглянуть в лабораторию. Правая тумба стола, третий сверху ящик. Там, под распечаткой отчета, лежит зажим с теми рисунками. Проверь, не поленись. Этого ты знать никак не можешь.

Правая тумба, третий сверху ящик.

– Запомнил. И обязательно проверю, просто из любопытства. Если только при пробуждении весь этот сон с нашим мнимым разговором не вылетит у меня из головы.

– Не вылетит.

– Хорошо. И каким же образом планируется осуществить уничтожение ядовитых пауков, то бишь человечества? Земля-то не за ближайшим пригорком.

– Для того, кто в состоянии моделировать метрику континуума, это не проблема.

– Ну-ну. И как же он разыщет нас среди тысяч звездных систем? Хотя не сомневаюсь, что вы, Сарториус, не затруднитесь с ответом, потому что этот ответ знаю я.

– Действительно, ничего трудного. Главное, Кельвин – то, что знаешь ты, знает и он. Так что блуждать в поисках не придется. Дальнейшее тоже вовсе не сложно. Например, свертывание околосолнечного пространства. Вместе с Землей.

– Стоит ли прикладывать такие усилия? Чего ради?

– Усилий не больше, чем для тебя – поднять ногу и раздавить паука.

– Вы надоели мне, Сарториус. Дайте мне забыть обо всем хотя бы во сне. И давно ли мы перешли на «ты»?

– Спи, Кельвин. Я ухожу. Не забудь проверить ящик моего стола. И пообщаться со Снаутом. Все оставшееся время ты больше не будешь стеснен в своих действиях. Вас будет только двое: ты и Снаут. До самого конца.

– Он что, освобождает меня?

– Если ты считаешь это свободой – да.

– А вы, доктор Сарториус, не желаете составить нам компанию?

– Меня нет. Прощай, Кельвин.

– Прощайте, Сарториус. Не скажу, что был рад нашей беседе. Надеюсь, теперь меня посетит более веселое сновидение?

Вокруг клубился туман, сплошной туман, и не было видно нигде никакой дороги. Ничего не было видно. Ничего и никого. Никого – рядом…

Никого – рядом…

Никого.

Я лежал в полумраке, в тишине пустой комнаты, лежал в одиночестве, открыв глаза, и все никак не решался протянуть руку… да и незачем было протягивать руку: я и так знал, что рядом со мной никого нет.

Теперь уже никого нет. И не будет.

Когда лежать стало совсем невмоготу, я включил свет, оделся и принялся вышагивать по комнате, монотонно и бесцельно, зачем-то считая шаги, словно от этого хоть что-то могло измениться. Я старался не смотреть на висящее на спинке стула белое платье. Потом мне пришло в голову, что можно присоединиться к Сарториусу и разом решить все проблемы. Обдумывая эту идею, я сделал еще несколько десятков шагов – и тут мой путь в никуда был прерван сигналом видеофона.

Снаут на экране выглядел совсем плохо, и я уже знал, чем вызван его предутренний звонок.

– Ты хочешь сказать, что видел странный сон? – спросил я, прежде чем он успел произнести хоть слово.

Голова Снаута дернулась, словно он получил удар по челюсти. Он долго, бесконечно долго смотрел на меня, потом спросил хриплым полушепотом:

– И ты, Кельвин?.. И ты?..

– Да, – ответил я. У меня не было эмоций. У меня уже ничего не было.

И меня тоже не было. – Не прогуляться ли нам в лабораторию? Какой там ящик, Снаут?

– Третий. Третий сверху…

– Вот именно, – подтвердил я. – Правая тумба стола.

Прошло какое-то время, а возможно, это были и вовсе какие-то другие времена, и мы брели по пустым коридорам – две тени из тех десяти с половиной миллиардов теней, что завершали свое бытие в этой Вселенной. Завершали по моей вине.

– Как ты думаешь, Снаут, если еще раз… Просить его о пощаде, умолять…

– Бесполезно, Кельвин… Ты знаешь, что бесполезно…

И вновь прошло время, и выли в моей голове роковые трубы ангелов Апокалипсиса, и мы со Снаутом стояли у стола в лаборатории Сарториуса. Я знал, что нет уже нигде никакого Сарториуса – во всяком случае, на этом плане бытия, – и это не он говорил со мной и Снаутом в наших снах… Не он, а Черный Исполин, что по моей вине стал зловещим Вороном для нашей расы, Вороном-Роком, убийцей человечества…

Я выдвинул ящик стола – третий сверху. Вытащил из-под отчета зажим с детскими рисунками, положил на стол, и Снаут уныло сказал, оттягивая рукой ворот свитера, словно ему было душно:

– Не вини себя, Крис. Ты всего лишь человек. Человек…

– Нет вины дерьма в том, что оно дерьмо, – отозвался я. – Я знаю, Снаут.

Он вздохнул и промолчал.

12

Я не знал, сколько еще времени отпущено мне, Снауту и всему человечеству. Я ничего не знал. Само понятие «время» потеряло для меня всякий смысл, окружающие предметы то исчезали, то вновь появлялись – меня это совершенно не беспокоило. Я не думал о той, что ушла, я не думал ни о чем. Я не представлял, чем был занят, и был ли чем-нибудь занят. Снаута я больше не видел, не видел с тех пор, как мы с ним стояли у стола в лаборатории Сарториуса… а может быть, он и находился рядом – сбоку, напротив или позади меня, – только я его больше не воспринимал. Тянулся один бесконечный бесцветный день, состоящий из пустоты и тишины, или одна бесконечная бесцветная ночь, состоящая из пустоты и тишины, и сам я был пустотой и тишиной. На веки вечные – пустотой и тишиной.