Алексей Корепанов - Станция Солярис

Я не знал, откуда взялось это чувство… я просто боялся думать, откуда оно взялось… И в конце концов, это были всего лишь мои субъективные ощущения, неожиданные причуды изнанки перегруженной психики, возникшие без участия какого-либо внешнего раздражителя.

«Именно так – и никак иначе», – убеждал я себя…

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я обнаружил, что вновь и вновь перечитываю один и тот же абзац. Сосредоточившись, несколько раз тряхнув головой, я еще раз прочитал его. Это было окончание отчета соляриста Вацлава Миленича. Я знал, что Миленич после работы на Станции оставил соляристику – и больше его имя не упоминалось ни в одной информации, связанной с изучением океана. Кто-то когда-то говорил мне, что Миленич порвал все связи с нашим институтом и подался, кажется, то ли в Анды, то ли в Гималаи.

«Будь проклят тот день, когда нам выпало несчастье соприкоснуться с этим Исполином, – читал я столь странные в официальном отчете наблюдателя слова Миленича. – Подобное соприкосновение в один миг сбросило нас с вершины пирамиды разума и низвело до состояния червей Вселенной. Столетиями мы сравнивали себя с теми, кто ниже нас, и все более и более возрастали в собственных глазах. Наше видение мира было однобоким, мы имели дело только с одной стороной шкалы и благодаря этому утверждались в сознании своей непревзойденности и, гордые собой, уверенно смотрели в будущее и поднимались вверх по ступеням прогресса, в том смысле, как мы понимаем прогресс. Этот Исполин указал нам наше подлинное место в иерархии разума и, развеяв нашу основу, наш фундамент – животворное, жизненно важное заблуждение о нашем интеллектуальном лидерстве во Вселенной – двигателе нашего бытия, – мгновенно воздвиг неодолимую преграду нашему дальнейшему развитию. Получив эту поистине трагическую возможность сравнивать себя с чем-то (или кем-то), стоящим не просто выше, а по другую сторону, человечество неизбежно начнет пробуксовывать, тормозить – и этот процесс неотвратимо перейдет в попятное движение, и от этого шока нам не дано оправиться уже никогда. Да, мы издавна знаем разум, величием своим неизмеримо превышающий всю коллективную мощь миллиардов наших умов. Но этот Божественный Разум не подавляет нас; мы восхищаемся им, мы благодарим его; наше отношение к нему не унижает, а возвышает нас, ибо это отношение есть наша Вера и наша Любовь. Но не смешно ли будет говорить о любви и вере по отношению к иноразуму, хотя и беспредельно отличному от нашего, хотя и неизмеримо более высокому, чем наш разум, но тоже созданному Тем, Кто сотворил Вселенную? „Возможно, этот Исполин и есть Сам Творец“, – скажет кто-то. Но разве мы – его образ и подобие? Да, трудно признаться себе в этом, трудно осознать, что ты не способен постичь чужое величие – но некуда деться: мы в конце пути, впереди стена – и приходится, потоптавшись на месте, возвращаться назад, под гору. Боюсь поверить, но действительность такова: Солярис подсунут нам Господом, чтобы сбить нашу спесь и указать наше действительное, весьма заурядное место во Вселенной».

Я вполне понимал Вацлава Миленича. Возможно, тогда, в те годы, я думал бы так же, как он. Но этот отчет был подготовлен в прошлом, а сейчас уже было будущее – и проблема океана Соляриса осталась проблемой только соляристов и школьников – не более. Человечество в целом вовсе не собиралось впадать в пучины самоуничижения, рвать на себе волосы по поводу собственной неполноценности и недоразвитости и комплексовать по причине наличия в Галактике разума, недоступного его, человечества, пониманию. Человечество просто забыло об этой проблеме и занималось себе другими делами. Ну а что касается группы одержимых, именующихся соляристами… что ж, каждый волен выбирать занятие по собственному вкусу и разумению. Так что Вацлав Миленич зря беспокоился за человечество – человечеству ничуть не мешала кость в горле.

Но что-то, однако, зацепило меня в этом тексте. Что-то другое… Я вновь начал перечитывать рожденные отчаянием строчки. Вот!

«Любовь и Вера».

Нужно любить и верить. Любить… Выходит, если я искренне полюблю этот иноразум, то пойму его? Только в любви возможен Контакт? Но как можно полюбить это черное всемогущее чудовище? Причем полюбить искренне, всем сердцем и всей душой, без всякого притворства… Разве подобное – в силах человеческих? Тут я был согласен с Миленичем.

Я вновь содрогнулся от воспоминания о захлестнувшей меня ледяной волне презрения и отвращения и буквально окаменел от пронзительной беспощадной мысли: вот он, долгожданный Контакт, истинный Контакт; он наконец состоялся – и стал приговором всей нашей расе. Этот черный гигант с моей же помощью проник во все смрадные щели моего подсознания и без труда постиг мою истинную сущность, мое подлинное, ничем не приукрашенное и не замаскированное «я» – частицу многомиллиардного целого, именующегося земным человечеством. И по этой частице был сделан вывод о целом – скопище таких же ничтожеств…

Я сидел и с тоской смотрел на багровый закат, и на фоне окна темнел силуэт той, ни в чем неповинной, которую я еще раз предал.

…Прошел час или два – я не замечал течения времени. Мы так ни о чем и не поговорили; а о чем, собственно, было говорить? От мрачных мыслей у меня разболелась голова и я бросил все эти отчеты, принял снотворное и распластался на кровати, уповая на то, что сон хоть на время избавит меня от беспросветной действительности. «Ложись», – сказал я Хари и она, раздевшись, покорно устроилась рядом, на самом краешке, до подбородка натянув на себя легкое одеяло.

Я уже погружался в туманную пустоту забытья, когда услышал ее неуверенный шепот:

– Крис…

Я не отозвался.

– Крис… Ты… любишь меня?

– Завтра… Давай поговорим завтра, – чувствуя себя последней скотиной, пробормотал я.

Она помолчала немного, а потом вновь прошептала:

– Я не хочу оставаться здесь… Не хочу…

У меня не было сил для разговоров. Я не желал ни о чем говорить.

– Завтра, – повторил я и отвернулся от нее. Она вздохнула и затихла, и вновь наступила тишина; веки мои становились все тяжелее и тяжелее, они словно разрастались, их гигантские тени заполнили все сознание и я наконец погрузился в туман, закрывший всю поверхность черного исполина.

Не знаю, когда и как это случилось… Просто что-то заставило меня оглянуться – и я увидел проступившую из тумана тень… нет, не тень – нечто, похожее на человеческую фигуру. Она покачивалась, ее очертания то и дело искажались, она была подобна зыбкому отражению в мутном зеркале, но не исчезала и словно бы ждала, когда я подойду к ней.

Дорога моя никуда не вела, а точнее – вела в никуда, поэтому я без колебаний отказался от дальнейшего бесполезного пути и побрел назад, к этой колышущейся безликой фигуре. Когда до нее оставалось всего несколько шагов, я понял, что передо мной Сарториус. Да, у него не было лица, и обычное человеческое тело заменила некая туманная субстанция, но я знал, что это именно доктор Сарториус. Собственной персоной.