Всеволод Буйтуров - Золотой Разброс 2. Путь к себе

Не спрашивает Хозяйка, что человек желает. Свои у неё резоны. И спорить с ней бесполезно! Сам такую судьбу никогда бы не выбрал. Мирился с долей работяги, знать, так было надо: от Племени никто не отрывал и ладно! А такая жизнь по уши в мазуте не для Владыки Племени Детей Невидимых!!!

Долг говорил: надо во что бы то ни стало найти выход, найти путь к Племени. Говорил долг, да пути не указывал. Однако, не тот человек был Тогизбей, чтобы бросить своих подданных на произвол судьбы!

Почему вода в Реке такая мутная и грязная? Тут не только в нефтепромысле дело, с речным дном и берегами какое-то безобразие творится. И берега все какая-то сила изодрала да вздыбила. Ни одного живого кустика.

А может и Племя на таких вот угодьях теперь обитает! Не дайте, Небесные Родители, такой беды!

…А пока работать надо. Уже товарищи косо поглядывают на коллегу: вялый, потерянный, соображать плохо стал. Словно подменили мужика.

Казарма ( продолжение)

Лилия, ничуть не стесняясь, повернулась в тесноте палатки спиной к топчану со скромно сидящим на краешке Прохором так, что округлый зад и всё сокровенное оказалось чуть не у самых глаз парня. Старательно и неторопливо Лилия протерла ветошкой бёдра, крепкие половинки зада и притягивающую взгляд темноту между ног.

 —Вдоволь насмотрелся? — опустила полы коротенького тулупчика, потуже обернулась в тёплую овчину.

— Это у меня, как у вас, солдат, тоже форма. При моей должности и околеть от чахотки можно. Холодно. Она пошарили рукой под топчаном, выудила оттуда грязноватый штоф, открыла пробку и сделала большой глоток. Задержала на миг дыхание, с удовольствием в растяжку выдохнула. Палатка заполнилась духом крепкого самогона.

Прилегла рядышком с мальчишкой, подтолкнув его в бок, деловито поторопила:

— Чего расселся, время-то идёт. Мне поспевать надо, пока платят.

Прошка сопел, глядя на только что бесстыдно заголявшуюся перед ним женщину.

— Али заробел, как женское достояние я тебе выставила напоказ? Так разве не за тем шёл, чтобы с бабой потешиться? Ты что, свою Агафью ещё не пробовал?

— Не-а. Она даже целоваться не допускает.

— Понятно! Вот ты и решил все утехи и познания разом получить. Где медяков-то столько набрал? У мамки на леденцы для Агашки выпрашивал? Точно знаю: где тебе ещё копеечку раздобыть. Жалованья ведь по малолетству тебе не платят, только прокорм. Да-а-а, не видать Агашке леденцов, раз ты, парень, решил, что здесь тебе слаще, чем с девицей нетронутой.

— Да я, тётя Лилия, Агашку всем сердцем люблю. Плоть больно бунтует по ночам, а облегчения нет, только порты липкие.

— Вот ты и подумал, что на этот случай баба непотребная сгодится вроде «тёти Лилии»: через неё плотские утехи познать, чтобы порты ночью не марались.

— Больше тёток, чтобы за деньги давали, у нас в округе нет.

— Ясно: я для вас единственный сосуд нечистый, куда грязь стряхнуть можно, чтоб между ног зуд успокоить и одёжку не пачкать.

— Так ведь говорю — все у нас порядочные. А что вы, тётенька Лилия, за деньги под любого мужика ложитесь, все знают.

— Думаешь, мне больно приятно со всеми подряд-то?

— Думаю и приятность есть: мужики довольны, когда к Вам ходят, значит и Вам удовольствие взаимное. Вот к зубодёрному лекарю тоже очередь бывает, после него облегчение людям, а ему, точно, никакого удовольствия. Ваше дело, стало быть, приятнее.

— Значит облегчение тебе, да ещё с взаимным удовольствием надобно, а как подступиться не знаешь!

— Не знаю, — честно признался Прошка, — мне Агашенька даже через сарафан потрогать, что у вас там, женщин, да как не дозволяет.

— А кто красивее: я или Агашка?

‑—Хороша она собой, может и вас краше, только всё у неё под запретом. А с Вами, известно, всё можно проделывать, если заплатил: мне испробовать надо, да научиться.

— Дело поправимое. Сейчас мы с тобой эту науку освоим.

— Страшновато.

— Чего парню страшиться? Посмотрел, что у женщины имеется между ног, будем дальше разбираться, коли тебе твоя любезная даже потрогать, что у нас там женщин, да как, не дозволяет. Лилия расстегнула верхние пуговицы тулупчика и выпростала аппетитные груди. Погладила их, слегка встряхнула:

— Раз заплатил, клади ладошки да потрогай: мои титьки всем мужикам нравятся. Видал, как мамка тесто вымешивает?

Удивительный жар входил в руки подростка и по телу перемещался вниз живота; погладив и помяв груди, мальчишка вдруг стал с интересом крутить соски женщины и играться ими, как малое дитя, спохватившись, виновато поглядел на Лилию: можно ли так делать.

— Крути, крути, коли нравится. Совсем не отвертишь. Не ты первый.

Небывалая сила и уверенность завладели Прохором. Наигравшись, уже по-хозяйски, раскинул он на стороны полы куцего тулупчика и стал с любопытством, разглядывать и оглаживать голые коленки, доступные в порочности бесстыдной наготы бёдра, и, наконец, добрался до тёмных волосков между ног женщины.

— Ну! Не робей!

Лилия крепко обхватила паренька руками, ввергая в себя мужскую твердь.

Жаркие движения в лад с женщиной, полностью захватили тело и разум: сейчас, сейчас всё будет по-настоящему, а не в сонном наваждении!

— Хорошо ли тебе, Прошенька?

— Диво, как хорошо, тётенька! А в бабу извергаться слаще, чем в портки?

— Сейчас познаешь…только вот, я сказать тебе хотела.

— Сладко мне, тётенька, аж дух замирает! Чего сказать-то хотели?

— А что отец твой ко мне ни разу не захаживал. Видать им с твоей матушкой и сладости и леденцов всегда хватает! Агафья твоя — краса девица. А ты ко мне пришёл. Вон, как твои родители душа в душу живут! Думаешь, они вот этим самым не занимаются?

Занимаются, ещё как. Только лучше, чем мы с тобой: и не копейками медными платят — любовью взаимною. А мне любовь такую, что не за медяки, всего один раз довелось испытать. Поверь старой развратнице — ничего общего то, что мы сейчас делаем, с любовью не имеет.

Ну, хватит время тянуть, шевелись быстрее, ради окончательной приятности: пора уже, сегодня ещё желающие на мои сдобы да лакомств имеются, может, и серебряной монеткой кто одарит. За серебро, я бы и тебя довольствовала да баловала много дольше: в убыток, ради первого твоего раза тружусь, заработок теряю. Опростаешься и к мамке да Агафье своей побежишь, словно и не сквернился с порочной бабой.

А Прохор после слов Лилии вдруг словно окаменел, лежал на женщине, стараясь не шевелиться, чувствовал: чуть двинься внутри этого мягкого тепла, и уже не остановиться.

— Чего замер? Так трудился, а тут ровно каменный стал.