Татьяна Тихонова - Заонежье, или Жизнь по ту сторону...

Так размышлял про себя Рангольф, и Ольсинор, скрестив руки на груди, думал о чем-то. Молчание прервал нетерпеливый Ог:

— Нет… Это непостижимо! Сколько можно молчать! — воскликнул он, но вдруг, встретив строгий взгляд Рангольфа, осекся.

Ольсинор, посмотрев на Рангольфа, проговорил:

— Я пойду с лесовичем… Не гоже эльфам отсиживаться, если люди встают на защиту Ивии. Вас же прошу, держитесь!

Эльфы обнялись. Это была несвойственная для них несдержанность, но прожив много лет бок о бок с лесовичами, они обнялись машинально, не задумываясь, и, поняв сейчас это, улыбнулись, хлопнув друг друга по плечу, словно подбадривая напоследок.

Свей рассмеялся.

— Драконов прихвати, Рангольф! Больно они хотели с темными сразиться, а мытаря мы с собой возьмем! Только, чур… в Древляне два десятка оставить! Медвежий перевал-то рядом, не ровен час — орки и к нам нагрянут!.. Вальдегарду наказ оставлю, чтобы Мокшу, как меня слушался!

Эльфы слушали и не верили своим ушам. Не было такого заведено в Ивии, чтобы не просить помощи, а самому предлагать ее… Непонятен был лесович своей открытостью и теплом, как и родичи его, был он на первый взгляд прост и немногословен, но это было только на первый взгляд…

Часть 8

1

А Дундарий ждал уже за накрытым столом. Подперев понуро голову, домовой возил пальцем в глиняной миске со сметаной и время от времени облизывал короткий толстый палец. Ему было неспокойно. Думы цеплялись одна за другую тягостно, ушедшие навсегда из мира людей приходили к нему, к нежитю, и подолгу оставались с ним. Спорили друг с другом, обращались к нему, он им отвечал, и, казалось, что домовой совсем спятил и разговаривает сам с собой.

И теперь напротив него сидел Светослав. Он мрачно отмахивался от Завеи, которая мельтешила темным призраком тут же, и говорил Дундарию:

— Съешь вон ту стерлядку… Ох, вкусна, рыбка… Ну, скажи, скажи, Дундарь! — его голос раздавался тихо, словно издалека.

Дундарий вяло съедал стерлядку и согласно кивал головой. И говорил недовольно:

— Вот слабое у меня сердце, не могу вас прогнать! Да и сам виноват, все грущу об вас, о времечке золотом, когда детки твои малые были, князь… А как мы с тобой на рыбалку хаживали, помнишь? А-а… А я помню… Словно было это вчера… Ну, вот такого сома-рогача, помнишь? — Дундарий развел руки широко-широко, сколько у него сил хватило, и удивленно посмотрел на старого князя, а тот изумленно качал прозрачной головой. — Не помнишь?! Или то с дедом твоим было? А-а… — разочарованно протянул он, — нет мне покоя, и вам покоя не даю… Ээх… Идите уже с миром… Сгинь, Завея… Я уж простил тебя за смерть князя, и ты меня прости, убивца своего…

Свей быстро вошел в большую залу и с удивлением некоторое время вслушивался в бормотание домового. Но разобрать ничего не смог, да и заняты были мысли его другим… взбаламутил старый эльф молодую душу князя небывалыми рассказами. Он, почему-то обойдя стул, где сидел Светослав, словно чуя неладное, с размаху уселся на следующий за ним и, расставив локти, наклонившись почти к самому столу, пытливо спросил домового:

— А что, Дундарий, знаешь ли ты о мастере Ю?

И замолчал, выжидая, что ответит тот. Домовой отпрянул, навалившись на высокую спинку стула, и поерзал на своей подушечке. Прищурившись, он ответил:

— А зачем тебе, князь, эта нежить понадобилась? Живи себе спокойно, и не тяни к себе беду…

— Да она вроде как уже пришла, — беда-то, вот и эльфы говорят, что Изъевию больше негде такой помощи темной взять, как в Плавающем замке…

Домовой посмотрел исподлобья и пробубнил:

— Ну, так и пусть себе, его же Ю рвет за то на части…

— Как это… на части? — ухватился за странные слова Свей. — Изъевий что ж, тоже нежить? Как можно живого — на части?

Дундарий вздохнул протяжно. Не хотелось ему об этом говорить. Не хотелось называть имен запретных, которые сами по себе сродни заклятию, призывающему темную силу. Взглянув с осуждением на Свея, и, поняв, что тот сам немногое знает, он все-таки произнес:

— Нет… Изъевий — оборотень… А Ю… Доколь ты не узришь узора на крыльях большого Махаона, все ничего… Своим страхолюдным ликом он приманивает взор всякого к себе, заморачивает его, ну и мысль, значить, начинает истекать из замороченного белой нитью, а Махаон плетет из нее себе куколку… Иногда он лишь заберет то, что ему нужно… Но плохо, если куколка будет готова, то замороченный в полной его власти. Думаю, что Изъевий в полной его власти, и зря он думает, что сможет оторваться от Ю…

Дверь бесшумно приоткрылась, и гномица Агата невозмутимо прошествовала прямо к столу. Свей с Дундарием замолчали. Ее белый чепец проплыл перед столом. Поднявшись на цыпочки, она оглядела присутствующих и достала из-за белого фартука серебрянную, почерневшую от времени, бутылочку. Сурово сдвинув брови, Агата с усилием вытянула застрявшую было пробку и вдруг плеснула куда-то за стул Свея заговоренной водицей… И еще раз…

— Да будет тебе! — шикнул на нее Дундарий, он видел, как тень Завеи будто смялась на глазах и стала пропадать. — Тоже мне, охотник за привидениями!

Агата, нисколько не изменившись в лице, ответила ему с достоинством:

— А ты сидеть, старый пентюх, призраками обвешаться! Надо тебе они?!

— Да иди, иди, ненашенская ты, откуда тебе знать, зачем мне привидения! — закричал возмущенный тем, что кто-то разузнал о его встречах, Дундарий, — с кем мне еще потолковать-то старому, больному домовому? Схлоп и тот нос воротит… Как сходил к драконам, так и зазнался, сидит у себя на опушке там! — вопил он возмущенно, словно призывая в свидетели Свея, который быстро рассовывал по карманам пироги да куски запеченого мяса. — А что ты энто делаешь, князь?! Нет, погодь! Погодь, говорю!

Но Свей уже встал во весь свой немалый рост и обернулся к гномице. Улыбнувшись ей, он проговорил, продолжая засовывать кусок пирога, завернутый в рушник, за пазуху:

— Знаю, Агата, много лет служила ты моему деду верой и правдой… Не поможешь ли и мне, его внуку? Не знаешь ли ты, как одолеть Большого Махаона? — и, подумав, добавил, — мастера Ю…

Агата уже подходила к двери, когда князь заговорил с ней, и, сильно удивившись, обернулась. Постепенно ее сморщенное лицо вытягивалось все сильнее.

— Ты два раз назвать запретное имя… Он услышать тебя, — наконец, зло прошипела она, — никогда не называть неназываемый…

Агата поводила вытаращенными глазами, ища любое волнение воздуха или складки на шторах, или теней на полу или стенах, но ничто не вызвало ее подозрения. Она вздохнула свободнее, словно до этого кто-то сдавил ей глотку, а теперь отпустил… Ложная тревога? Но сомнение все еще копошилось в ней. Кто знает?