Измена. Тайный наследник. Том 2 (СИ) - Алиса Лаврова

способен учиться на ошибках. Ты слишком молод, а потому в тебе еще слишком много ненужного глупого благородства. Ты пожертвовал своей свободой ради этой шлюхи, вдовы императора, хотя мог уйти и получить второй шанс. Признаюсь тебе честно, ничего более глупого я в жизни не видел.

— Анна жива, — продолжаю повторять я и дергаться всем телом, натягивая цепи.

— Не трать последние силы на пустые вещи.

Он уходит, оставив меня наедине с моей бессильной яростью.

Оставить мне целое ведро с отравленной водой — это еще один способ унизить меня.

В одном он прав — я не могу самостоятельно распрощаться с жизнью. Я слишком люблю жизнь и сердце мое, несмотря ни на что, в глубине души еще хранит какую-то каплю надежды на спасение. Он может врать насчет Анны, тем более, что я точно знаю, что чувствовал ее, пока меня не лишили силы.

Но не было ли это чувство самообманом?

Даже те крошечные нити силы, которые я чувствовал еще недавно, теперь совсем оставили меня наедине с ворохом моих сожалений, которые теперь никому не нужны и еще меньше нужны мне самому.

Унизительно ощущать себя лишенным свободы, но еще унизительнее не ощущать даже признаков силы внутри, чувствуя себя слабым и беспомощным существом, подобным человеку, что лишен дара от рождения.

Я пытаюсь нащупать хотя бы намек на присутствие нитей внутри, но пустынный кактус, похоже, выжег все ее остатки. Теперь на месте светящихся нитей лишь сгусток черноты. От моей былой силы теперь не осталось даже призрачного следа.

37

Я провожу дни и ночи в непроницаемой для света комнате, сырой и холодной, как склеп и уже сбился со счета, сколько дней и ночей провел в этом безмолвном месте. И откровенно говоря, меня это больше не особенно заботит. Так же, как не заботят меня вечно кровоточащие раны на руках и ногах, которые постоянно воспаляются от соприкосновения с острым ржавым металлом кандалов.

Зная, что дни мои сочтены, я все же поначалу развлекаю себя фантазиями о том, как, вырвавшись, смогу отомстить Салемсу, как раздеру его старческое тело голыми руками и буду хохотать, словно безумец… Знаю, что мысли эти вызваны только помутнением рассудка, но они, почему-то, только и приходят мне в голову. Словно больше ничего, кроме ненависти к моему врагу в душе моей не осталось.

Но постепенно, с ходом времени, и ненависть выцветает, превращаясь в тупую озлобленность.

Я не знаю день сейчас, или ночь, не знаю сколько прошло времени с последнего суда, где судья окончательно признал меня виновным и мой защитник развел руками, глядя на меня без всякого, впрочем, сожаления.

Я уже был живым мертвецом, когда попался им в руки. Теперь лишь вопрос времени, когда они приведут в исполнение свой бесчестный приговор. С ужасом для себя вынужден признать, что жду, когда все закончится. Жду, когда настанет день, в который меня выведут и закончат мою жизнь.

Время бодрствования я, несмотря на мои неудобства и бесконечно снедавшие мою душу приступы бессильной ярости, сменяющиеся периодами тупого бессильного отчаяния, считал благословенным. Потому что стоило мне забыться сном, когда мое израненное тело уставало бороться и выключало мой тревожный мозг, избавляя меня от бесконечного прокручивания внутри одних и тех же мыслей о несбыточной мести, место этого всего занимала она. Моя истинная.

Она приходит ко мне во сне почти каждую ночь, возрождая картины прошедших дней, заставляя меня трепетать от любви и нежности так, словно сила ее безгранична. Во сне я чувствую, что ее присутствие и ее бесконечная любовь может исцелить любые мои раны, простить любые мои грехи, дать моей душе покой.

И тем страшнее вернуться в реальность.

После сна я еще долго не могу прийти в себя, пытаясь выбросить из головы почти реальные ощущени ее прикосновений, почти реально слышимый моими ушами голос, когда Анна шептала мне слова любви. Простые эпизоды нашей жизни, счастливой жизни, полной любви, жизни до того, как я совершил ошибку и замыслил разыскать тайных жен, терзают меня после пробуждения так, словно это самые страшные кошмары с невообразимыми пытками.

Стоит мне проснуться, я тут же вижу ее лицо, вижу ее слезы, и словно чувствую ее боль, которую причинил ей.

Я сделал все сам. Разрушил все своими руками.

Больше всего в этот момент во мне разгорается подлое желание, чтобы моя сила снова вернулась ко мне, чтобы я смог задавить эти воспоминания, растворить их в бесконечно ярком свечении моих нитей, как делал это раньше, когда видел ее слезы и ее боль.

Но я беспомощен. В теле человека лишенного силы, все, что я могу, это заливаться слезами, ощущая ее боль обиды, как мою собственную, видя теперь, когда я лишен своей силы, всю глубину той раны, что нанес ее чистой душе своими руками. Осознавая, что ее наверняка больше нет в живых и это только по моей вине.

Сегодня, после пробуждения, боль с такой силой терзает душу, что я подползаю к ведру, гремя цепями и нащупываю его края. Чувствую тошнотворный запах яда, лишившего меня силы.

Может быть, закончить все это прямо сейчас? Может быть выпить столько, сколько влезет и оставить прощальный подарок Салемсу, которого он не ждет?

Они войдут, а здесь лишь мертвец.

— Я погубил тебя, — говорю я, чувствуя, как по щекам текут слезы и падают в ведро.

Голос мой звучит глухо и неестественно, словно тряпка шуршит по камням. Совсем не похоже на голос дракона.

— Может быть смерть это и есть цена, которую я должен заплатить, чтобы искупить свою ошибку?

Стыжусь своих собственных слов, едва они срываются с моих губ. Но мне уже все равно. Мысль о том, что я не смогу больше увидеть ее, не смогу хотя бы объясниться с ней, разрывает сердце на части. Если я сделаю это сейчас, то даже тени надежды не останется. Это навсегда.

Но откуда эта надежда? Я не чувствую даже призрачного присутствия Анны, которое ощущал, когда отправился на ее поиски. И не обманывал ли я себя? Она наверняка мертва. Сама эта мысль словно вонзает в сердце черный нож с зазубренными краями и меня начинает трясти.

Если ее уже нет в живых, то моя смерть не навредит ей. Так зачем длить эту отчаянную агонию? Не лучше ли будет окончить все здесь и сейчас, уйдя достойно? Уйти, не дав радости Салемсу поглумиться надо мной в последний раз перед всем народом?

Дрожащими руками поднимаю ведро