Алекс Кош - Богатыри не мы. Новеллы (сборник)

– Собрать мне всех газетчиков! Всех этих стрекулистов до единого!.. Никакого взрыва не было. Я повторяю вам под запись – не-бы-ло. Случайное возгорание фейерверочных ракет. Пуффф! Бамс! Ясно? А самолет – это воздушная акробатика, показательное выступление для дуче.

– Да, C.202 «удар молнии» тоже на взлет. Сейчас же!.. Он еще спрашивает, сукин сын! Разжалую и в Ливию отправлю. А парни пусть «удар молнии» в деле опробуют. Чтобы они, да «южного» не догнали!..

– Срочно, сюда кареты «скорой помощи». Все, сколько есть! И пяток труповозок.

Один дуче помалкивал, сопел, с видом древнего римлянина вперившись в черное небо, где скрещивались поисковые лучи. Ему уже сообщили, что гидроплан в общих чертах опознан. Шеф SIA, прибежавший с этим донесением, мелко трясся при мысли о тех листах, которые он лично изъял из «Балканского доклада» делла Строцци и упрятал поглубже в сейф. Но как было нести это на стол к начглавштаба?..

Кое о чем он умолчал. Когда это всплывет (а это обязательно всплывет), можно оправдаться: «Мне не передали своевременно! Это ложь, сфабрикованная англичанами!»

Между тем и британская разведка была весьма озадачена. Отдел радиоперехвата поймал в эфире более чем странную короткую передачу на итальянском, вполне внятную, но необъяснимую. Однако содержание передачи было выгодно для планов – пусть даже отдаленных, – проникновения на Адриатику, и 31 июля 1941 года, наряду с новостями о Смоленском сражении, лондонская «Таймс» сообщила миру следующее:

«Налет на Рим. 29-го числа день рождения итальянского диктатора Муссолини был омрачен бомбовым ударом по вилле Торлония на востоке Рима. Неизвестный пилот, назвавшийся Аветом Морейским, на гидропланном истребителе IMAM Ro.44 проник в центр Италии и обрушил бомбы на праздничное сборище, где присутствовали послы стран Оси. Свидетели налета сообщают о десятках жертв. Все усилия фашистских ВВС настичь таинственного мстителя из Мореи были безуспешны. Это явное свидетельство того, что движение Сопротивления в оккупированных странах приобретает новый размах».

Само собой, и Би-Би-Си озвучила событие, намекнув вдобавок, что столицы Стального пакта не являются неуязвимыми. Шумиха поднялась несусветная. Итальянцы яростно отрицали налет – всего-то проблемы с пиротехникой! – а английский выпад объявили провокационной фальшивкой. Тем не менее в Риме стали куда тревожнее поглядывать на небеса, да и в Берлине «слушатели врага» ежились у своих VE[15]. Предчувствия не обманули немцев – через неделю бомберы Балтфлота без потерь высыпали дождь фугасок на Берлин.

Великий герцог Мореи Илиан III, вкушавший горький хлеб изгнания во дворце Каса-Рокка-Пиккола на Мальте, тоже был очень удивлен, узнав, что его страна все еще сражается.

– Наш самолет? Поразительно!.. Известно ли, кто его пилотировал?

– Судя по всему, – осторожно ответил камер-секретарь, – некий Григор Данцевич, лейтенант, исчезнувший в августе прошлого года вместе с гидропланом. Предполагалось, что он перелетел в Югославию и был интернирован, но югославы отрицали это…

– Значит, он жив. Мне приятнее будет наградить живого героя, чем погибшего.

– Но, Ваше Королевское Высочество, лейтенант Данцевич нарушил приказ о прекращении военных действий.

Подумав, герцог ответил фразой, прижившейся в Морее со времен Средиземноморского похода адмирала Ушакова:

– Победителя не судят.

5. Награда

Этому угораздило случиться аккурат в сочельник.

Была среда, лил густой холодный дождь. Над озером звучали нескончаемые плеск и шорох – биенье мириад капель по листве, по воде. Горы потемнели и отяжелели, словно ниже стали. Доносились раскаты грома, то и дело хребты бело озарялись сверканием молний. Еле слышались колокола из-за гор – зов к началу рождественской службы. Добрые люди уже зажгли в очаге три пня, плеснули им вина и дали хлеба в честь Троицы, наложили сена на стол и под стол. Томился, глядя в окна, молодняк – пора рядиться козами и лярвами, идти колядовать, а тут такое ненастье!

Под колокольный звон у Дайры начались схватки. Глаза ее округлились, лицо осунулось и посерьезнело. Будто не замечая смятения Гри, она тонко, жалобно запела, созывая к себе Дев. Когда отошли воды, слетелось уже с десяток озерных хозяек. При входе в пещеру они сильным взмахом стряхивали брызги с полупрозрачных крыльев и выдыхали волны июньского тепла, согревая скальное жилище. Григора молча попросили вон, здесь мужчине дела нет. Одна Янира молвила: «До утра это место забудь». Только-только смог он подержать Дайринку за руку, ободрить пожатием, шепнуть доброе слово, потом надел пастушеский плащ с капюшоном и вышел в дождь.

Здесь ему открылось, что значит «места себе не находить». Сидеть, стоять – просто сил нет. Обходить кругом озеро значило раз за разом возвращаться к пещере, куда вход запрещен, а заглянуть страх как хочется.

Он поднял глаза к тропе, скрытой тьмой и ливнем: «Да что я топчусь?..» Как раз сверкнула молния, поцеловав огнем вершину горы, – вспышка высветила начало тропы, будто пригласила.

Та же молния, словно фотограф, обрисовала летящую фигуру в воздухе, полном застывших стеклянных прочерков, – еще одна! Размах острых крыл, стелящийся по ветру шлейф золотых волос, развевающаяся рубаха…

На полпути к тропе он встретил Илияну, спешно ковылявшую с клюкой – сгорбленная ворожея шла одна, без внучки, обычно сопровождавшей старуху.

– Что, юнак, выгнали?.. – оскалила она редкие зубы. – Ходи далеко! Ноги длинные, грудь широка – как олень скачи. Сегодня мой день ворота отворять. Видишь? Ждут меня, хором зовут. Куда им без старухи-повитухи? Я коряга от земли, они цветы от ветра и росы…

И, удаляясь, с одышкой сипло запела, качая головой:

Ой, ты, вила, золотая дочка тучиПролилась весенним дождичком на землюОт тепла взошла травинкой изумрудной,В лучах солнца, как цветок, раскрыласьАлой летней ягодкой созрела…

Оскальзываясь на камнях, цепляясь за колючки шиповника и держидерева, пробирался Григор во тьме вверх по тропе, а в голове вертелось одно: «Все ли хорошо выйдет?.. Она сказала – мальчик. А какие ноги будут у него?..»

Своих ног он почти не чуял, когда сошел с гор в долину. Да и не думал – как идет, куда идет. Мелькнуло, что надо бы в церковь свернуть, но его вело напрямую к Меане. Туда он добрался часа через три после ухода с озера – скорее, чем днем, будто слова Илияны сил и быстроты придали. Лишь на пороге домика, который Пьетро гордо называл «особняком», Григор понял, что насквозь промок и продрог. Когда он ступил внутрь, от его плаща шел пар.