Остров жизни - Иван Поляков
Сучья. Листья, прорезанные чёткими гранями и с едва различимыми жилками. С прямым и зубчатым краем. Прикрывающие ветви, ломанные с чёрной корой и прямые пепельные. Такие разные и такие одинаковые. Где бы ни проходил свет, он становился одинаково зеленее.
Глаза девушке были закрыты. По загорелому, со следами моложавых конопушек лицу медленно ползли тени веток и облаков, а в голове её с молниеносной, не знающей страха скоростью рассыпался вариант за вариантом. Всё так. Всё сложно. Но, в отличие от многих, она трудностей не боялась.
Ну конечно. Зое и не надо что-то объяснять и вдалбливать. Всего-то и требуется, что от обратного спросить: и что в нём было хорошего? «Раньше она ребёнком была, но сейчас-то Мона, что может сказать? Да ничего! Не вспомнит, разочаруется, а там можно и как есть всё выложить. Да, именно так и спрошу».
– И что в нём было такого хорошего?
– Ну… – внезапно покраснев, Мона опустила взгляд, сминая фартук из сукна. – Он такой красивый был. Сильный... И свистульки так ловко делал.
– Он осел в Арлеме. Женился, и скоро у него там будет ребёнок, – вновь выдала до того, как успела подумать Зое. Н-да.
Лицо Моны враз застыло, побелело. Она глянула как-то дико, и слеза рассекла пухлую щеку.
Мона встала, оправила юбку привычным движением. Глянула мельком на Зое и, быстро перебирая невидимыми ногами, побежала дальше вдоль берега.
Тихо стало.
Пожевав губу, Бод, не спеша, передал Зое горбушку, и та тут же принялась грызть. Он поднялся и зашагал следом за Моной.
Он найдёт слова. В этом Зое и не думала сомневаться.
[1] Почему? Да потому что другая в рассказах Ланса не фигурировала. Кто знает, может она и есть, но Зое слышала лишь про троллью.
[2] Ещё подслушанное накануне словечко.
[3] А что он хотел. Надо было яснее выражаться!
[4] Конюшню не иначе чересчур близко поставили, так что на сей счёт всё было в порядке.
[5] Как раз на ужин.
Глава 5. Вонь металла.
Звуки во тьме дня и запах жизни в ночи. В определённой степени это даже было забавно. Наблюдать за толкотнёй. Мир неоднороден. Иногда люди смотрят снизу вверх, порой сверху вниз, а бывает – просто со стороны. Так смотрел и дракон. Ничего не обмысливая и не оценивая в суетливой жизни деревни. Людей было множество, он же один. Всегда один. Иногда под луной или на рассвете и это постыдное чувство проедало сознание.
Туман, меж кронами молодых вязов островка. Спина зверя выгибалась, а голова запрокидывалась, позволяя воздуху свободно гулять в широкой глотке. Тихо. Ещё тише! Он застывал в этой позе, раздувая и вновь сводя ороговевшие ноздри и медленно закатывая глаза. Сначала лёгкая рябь в воздухе. Не спеша млечная дымка вдоль всей спины начинала пританцовывать, а кончики листьев вокруг колыхаться от несуществующего, не нашедшего себе места в этом сонном мире ветерка. Глотка как рупор, напротив которой всё кипело без пламени. Неразличимый для человека рокот, тиканье и мычание разносились на многие лье, и зверьё при первых отголосках спешно пряталось в чащобе. Дракон. По счастью, он мало тем интересовался. Пока. Горло горело, а лёгкие плавились, но всё равно он вновь выдыхал, взывая к самке…
Пустое. Никто не прилетит. Никто не приземлится на пологом берегу, близ покачивающейся в ночи сосны. Не покажет горло в знак смирения и не потрётся о грубый бок. Никто не услышит, и лишь тишина забившихся в будки собак станет ответом.
«Проклятая земля, погрязшая в интригах, жажде власти и голоде. Живёт ли ещё здесь бог? Кто знает. Как говорят – «он» это любовь. Чистый, незамутнённый разум противоположен любви».
(Кузьма Прохожий. Проходя Авиньон).
Раздувшись, ноздри зверя затрепетали. Как и многое другое, железо имело свой неповторимый, особенный запах. Задубевшая шкура мехов, газ из болота, где добыли руду, и пепел из горна. Смрад калёной стали сложно было с чем-то спутать.
***
До конца жизни Зое не забудет зрелища, что не многим пришлось наблюдать. Отблески рассвета. Поджарый, стройный конь с парой сумок на боках. Цоканье, мерное позвякивание, плывущее меж сырыми от утреннего тумана стволами. Лёгкий ветерок перебирал листву. Небо было ясным, и в накрывающих дорогу сумрачных тенях белый всадник выглядел точно призрак. Ничего не стоило рассмотреть каждый штрих в выгравированном на нагруднике узоре. Так легко было не поверить. «Тук-тук», – оглашал лучащийся жизнью лес без устали выискивающий пропитание дятел. «Цок-цок», – пели кованные в городе, и даже звучащие несколько иначе, подковы, под которыми то и дела хрустели камешки.
Никогда, сколько бы лет ни прошло, не забудет Зое этих просветлённых глаз и обветренного лица. Взгляда рыцаря… Ну и юноши, что тащился следом, хоть конь его и устал. От непосильных трудов и после бессонной ночи голова животного, как это часто бывает, опустилась ниже крупа, а грива его растрепалась. Она полностью закрывала морду, в которой, впрочем, более чем наверняка также не было ничего примечательно. У каждого настоящего рыцаря должен быть свой оруженосец. И того, что он «должен быть», вполне достаточно.
Взгляды. Три и пять. Пять дюжин. Не то чтобы в деревне так уж сильно обрадовались приходу рыцаря. К вопросу этому как ни подходи, но тот, по общему мнению, был человеком благородных кровей, а вилланы, что гнули спину летом, а зимой лишь рассуждали, что съесть на ужин, редко благоволили тем, кто родился с серебром в руке. Служили, гнули спину в поклоне, но не забывали.
Кровь и пот, что впитала земля. Слёзы матерей, горесть вдов. Всё это было привилегией простолюдинов, и отпечаток многого из перечисленного читался на загоревших лицах собравшихся местных.
Рука Ивеса как бы невзначай поднялась к ключице. Почесала. Взгляд затуманился, будто не благородный всадник гарцевал перед ним, а редкостная тварь и опасное животное. Смерть в железном панцире… Вроде тех, что, врезаясь в ряды пеших, рубили направо и налево. Костяшки Ивеса побелели, а его желваки заходили ходуном под обветренной, грубой кожей.
– Ивес, с тобой всё в порядке?
Полное, округлое лицо, уже не такое молодое, с выбивающимися
