Dagome iudex: трилогия - Збигнев Ненацкий
На какое-то мгновение Авданец позавидовал отваге Одилена. Пожалел он, что поверил появившемуся у него в шатре, словно сон, ворожею. Разве не повторяли ему монахи у короля Арнульфа, что «Сон, он только видение, а ты верь в Бога на Кресте». Вот он, перепуганный, отдавал сейчас Одилену власть над всей Землей шлёнзан, хотя большую ее часть завоевал он сам. «Разве я не христианин?» — спрашивал себя Авданец. И в то же самое время вспоминал он, что ему той самой ночью ворожей говорил про Даго Пестователя. Что это как раз Даго Пестователь прислал его к Авданцу и предостерег, чтобы тот почитал древних богов. Еще тот же ворожей или жерца, что все ворожеи общаются друг с другом, а это означало, что Даго Пестователь знает про каждый шаг Авданца, про его завоевания, про его встречу у подножия Шлёнзы. Что означали эти предупреждения? Неужто Даго Господин давал Авданцу негласное разрешение на завоевание Земли шлёнзан, но приказал оставить в покое Святую Гору? И почему он так делал? Из слов ворожея следовало, как будто бы Даго Пестователь заботился об Авданце, как о своем законном сыне, учил его, что есть хорошо, а что есть плохо. Но почему чем-то плохим было, если бы он завоевал Святую Гору и сделался повелителем всех шлёнзан? От многих людей слышал Авданец, что Даго Пестователь когда-то был уже окрещен, только не пожелал он навязывать своей веры народу; свадьбу с Любушей провел на Лысой Горе, а на Вороньей Горе расспрашивал жерцов про исчезнувшую Зоэ. Вера в одного Бога была хороша для правления народом. Она делала властителя кем-то могущественным, кого Бог избрал повелевать другими. Почему Даго Господин не пользовался выгодами новой веры, а только притворялся, будто бы верит в старых богов? Неужто и к нему, точно так же, как и к Авданцу, когда был он у Арнульфа, приходили сомнения, что вместе с новой верой своей властью проникнут сюда тевтонские епископы, а за ними и тевтонские паны? Сколько же неприятностей постоянно имел князь Сватоплук от тевтонских господ, хотя неустанно распространял христианскую веру. Но сейчас именно Одилен вступит на вершину Шлёнзы, вырежет мечом жерцов и ворожеев, свалит каменные изображения и сделается повелителем всех шлёнзан. А он, Авданец, оказался трусом. И перед кем струсил: Перепугался сна, видения…
«Эх, был я дураком, что той ночью послушал странного ворожея, подумал Авданец. — Придется отдать Одилену то, что я завоевал. А тут еще завтра будет полная луна, и завтра же я обязан спокойно и в одиночку, без какого-либо оружия, вечером подняться верхом на Шлёнзу. Обманул меня ночной ворожей. Одилен опередил меня».
Стоящие внизу воины видели, что Одилен нашел тропу, ведущую наверх, и начал взбираться по ней верхом, а за ним следовали норманны. Дорога была крутая, лошадиные копыта скользили, тем не менее, они продвигались все выше и выше, делаясь не столь заметными среди толстых древесных стволов.
Внезапно они услышали крик. Это стрела вонзилась в горло Одилену, между кольчугой и шлемом. Мужчина свалился с лошади. Следующим упал с коня пробитый копьем норманн, затем третий — пробитый теперь стрелой. Остальные бросились бежать и вскоре очутились внизу.
— Где ваш вождь? — сурово спросил у них Авданец.
Только лишь когда он вытащил кошель с серебряными денарами, несколько воинов решились отправиться за Одиленом и оставшимися на тропе норманнами. В молчании принесли они их на носилках, сделанных из жердей, и положили посреди лагеря. Авданец вырвал стрелу из горла Одилена, который жил еще какое-то время, но не мог произнести ни слова.
В ночь смерти Одилена в лагере умерло несколько воинов, добравшихся до баклаг с вином и медом, которые Одилен выделил для приветственного пира с Авданцем. Выходит, этот странный ворожей говорил правду: Одилен желал отравить своего шурина.
Задумался над всеми этими делами Авданец, а потом сказал сам себе:
«Воистину, правду говорили мне при дворе Арнульфа. Когда стану я стараться взять власть, на моей дороге предательски встанут мой тесть, жена, шурин и всякие другие. И не станет у меня ни брата, ни сестры, ни жены, ни шурина».
Думая об этом, Авданец хотел было осенить себя знаком креста, как научили его при дворе Арнульфа. Но удержался, потому что внезапно до него дошло, что Даго Пестователь никогда не осенял себя знаком креста, хотя тоже ведь был христианином. Этот край скрывал множество тайн, и было в нем множество богов. Кто хотел владеть Землей шлёнзан и другими землями к востоку от Вядуи должен кланяться разным богам; ни одного из них не давить, ни одного не унижать. Потому пускай пустыми словами останутся обещания, что он сделает этот край христианским, поскольку только тот бог является настоящим, который побеждает и помогает укрепить власть.
Вновь пришла ночь, покрывшая всю Шлёнзу и окрестности густым туманом, а воинам Авданца и Одилена казалось, что в нем таятся какие-то огромные армии, способные в любой миг напасть на их лагерь. Раз за разом кто-нибудь поднимал тревогу, неустанно поддерживался огонь в кострах, и получилось так, что никто не сомкнул ока. Потому ранним утром появились воины у шатра Авданца и сообщили ему:
— Давай, господин, похороним тела Одилена и норманнов, после чего отправляемся во Вроцлавию или туда, куда прикажешь. А гору оставим в покое. Разве мало мы добыли принадлежащих шлёнзанам земель?
Ничего не сказал Авданец воинам, только вызвал к себе Здзеха и в присутствии пришедших отдал ему приказ:
— Похороните Одилена по-христиански, в земле. Сам же я еще сегодня, чтобы дать доказательства своей храбрости, в одиночку отправлюсь на вершину Шлёнзы, где встречусь с тем, кто очаровывает нас. Я либо погибну, либо завтра возвращусь к вам. Если я погибну, отсюда во Вроцлавию уйдут воины, что пришли с Одиленом. А ты, Здзех, поведешь моих воинов в Геч, а там будешь ждать, пока у меня не родится сын или дочка. Сына назовешь Скарбимиром, чтобы его навечно окружало богатство. Именно ему будет принадлежать вся земля Авданцев и те земли, которые я завоевал у шлёнзан.
Изумлены были воины Авданца такой отвагой своего вождя, ну а воины Одилена почувствовали, что такому вот человеку они будут подчиняться, раз уж Одилена не стало.
Рассказывают, что ближе к вечеру, имеющий на себе панцирь и шлем, со щитом на спине и без меча
