Customer - Власть над водами пресными и солеными. Книга 2

Я не прочь блюсти что положено. Но кто соблюдет мое право на свободный выбор? Кто соблюдет Геркино счастье? Кто соблюдет свободу моих сестер? Покажите мне этого блюстителя — и я первая принесу ему мед и млеко согласия моего!

Я не саламандра, резвящаяся в огне страстей, расцветающая в пламени скандалов. Не Черная Фурия, звенящая яростью, словно боевой песней. Не Викинг Меченосная-и-Сплеча-Рубящая. Не брала меня жизнь «на слабо», не учила темному искусству требовать жертв, не бросала на стезю — нет, на амбразуру — героизма… и все равно не уберегла мой разум от разрушения. Может, хватит уже прятаться от кровавой обыденности? Все равно самое ценное утеряно. Страшнее не будет. А больнее так просто не бывает. Кажется — вздумай кто отрубить мне палец, я даже не замечу.

Паника бьется в сознании удушающей волной. Завтра, вероятно, я потеряю сестер. Зато племянник останется. Выдержит положенное количество ссор, но полоумную тетку не бросит. А с годами авось и Майка с Сонькой поймут: я не только себя — я и его спасала. От участи хорошего, послушного мальчика, загубившего свою жизнь и жизнь любимой по мановению сухонького пальчика, по движению блеклых морщинистых губ, по взгляду пронзительных глаз подлой старухи. И дернул же нас черт родиться у такого сокровища…

На этой мысли я закрыла дверь перед собственным воображением. Подняла окостеневшее от долгого сидения тело, довела до кровати, завернула в одеяло с головой и затащила себя в сон, точно утопленника под корягу.

— Ну и трусиха же ты… — приговаривал Мореход, суя мне в руки знакомую горячую кружку с грогом, в пропорциях которого ром откровенно брал верх над чаем. Я сидела, стуча зубами, в капитанской каюте. Тело под двумя одеялами было холодным и мокрым, с волос по спине ползли ледяные струйки.

— Т-ты м-мен-ня из-з в-вод-ды, ч-чт-то л-ли, выл-ловил? — с трудом проговорила я и глотнула бурого огня из кружки.

— Ага, — просто ответил Мореход. — Не иначе, самоутопиться решила. В чувстве вины. Не понимаю я тебя.

— А ч-чт-то т-тут неп-понятного? — Я выдохнула, пытаясь справиться с челюстью, выбивавшей чечетку. Не вышло. — В-все п-пон-ним-маю, с-себ-бя с-сд-держ-жат-ть н-не м-могу.

— Что «все»? — хмыкнул Мореход. — Что ты права? Что иначе нельзя?

— Н-ну… д-да-а…

— А раз иначе нельзя, какого черта бояться?

Ром понемногу размораживал внутренности. И, что хорошо, речевой аппарат. Зубы перестали отплясывать друг на друге. Можно поговорить по душам.

— Не хочу девчонок терять. Привыкла за столько-то лет, что у меня есть сестры. Что они меня понимают и любят.

— Любить они тебя не перестанут. — Мореход назидательно погрозил пальцем. — А понимание со временем придет.

— Вот интересно, кто тут самый древний и опытный? Кажется, не ты, — съязвила я. — Дурацкие идеи насчет того, что «любовь все превозмогает»…

— …себя не раз оправдывали. И еще не раз оправдают. Любовь так просто не проходит, даже если человек совершает нечто ужасное. Скажем, убийство. А ты вроде бы никого смерти предавать не собираешься?

— Вроде нет. — Мне стало смешно. Я представила себя входящей с тяжелым, будто полный рюкзак, двуручным мечом, в квартиру мамашиной (а точнее, Сониной) подруги, где маменька нашла приют после рождественских разборок. Хозяйка, добрая душа, кидается на меня в прихожей, крича на смешанном русско-идише-немецком: «Остановись, безумица, опомнись, пощади свою старую мать!», соседи в смятении зовут полицию и хаус-мастера, болящая старушка лезет под диван, я нахожу ее по разбросанным тапкам, тяну за ногу из-под мебели, оружие скрежещет по полу, высекает искры об ножки дивана… Это не триллер, это водевиль.

— Вот и не трясись. Сколько раз за сегодняшний день ты повторила, что сказать собираешься?

— Несколько. Раз пятьсот, не больше.

— Затвердила?

— Не-а. Каждый раз по-новому получалось. И каждый раз все менее и менее убедительно.

— Это потому, что ты все свои претензии решила уместить в одну речь. Претензии, накопившиеся за целую жизнь. И вдобавок переубедить ее хочешь. Чтобы она поняла, сколь много нагрешила, и исправилась. Сама подумай: возможно ли это?

— Невозможно. Но попытка — не пытка.

— Еще одна глупая присказка. Всегда удивлялся: и для чего люди их выдумывают, а потом тупо повторяют? Твоя попытка стала пыткой еще до осуществления. Ты ничего еще не предприняла, а уже едва себя не угробила, — Мореход посмотрел на меня — проницательно так и сочувственно. Все-таки дельный он и разумный мужик. Настоящий друг, если галлюцинацию можно считать другом. Зря я от него отреклась.

— А как тогда? — задала я глупый вопрос. Знаю же, что ответит. Поставь задаче разумные рамки. Не ной, а требуй. Не истерикуй, а излагай. Не, не, не. Хотя так хочется излиться в жалобах, истечь потоком сознания, удариться в воспоминания и под конец позорно разрыдаться на мамочкином плече. На что и расчет: превратить единоборство воль в вечер воспоминаний.

Мореход снова ухмыльнулся. Он вообще улыбаться-то умеет? А то все усмешки да ухмылки. Ехидный тип.

— Главное — не старайся казаться круче ипостаси своей татуированной. С ее боевым-криминальным опытом ты соперничать не обязана. Викинг — это Викинг, ты — это ты. Друг на дружку вам равняться незачем… — голос Морехода пропадает где-то вдалеке, шум моря гасит его, наваливается тяжелым, мягким покрывалом… Я сплю.

Наутро сестры с ужасом смотрят на сосредоточенно-равнодушную меня. Простое причесывание волос и подкрашивание ресниц воспринимается как нанесение маскировки и проверка боезапаса. Рэмбо, итить его мать. И мою тоже.

— Аська, не обижай ее, — на все лады повторяют Соня с Майей. В глазах у них плещется предчувствие беды. Я только мотаю головой, как неудачно взнузданная лошадь. Не верят они в мои добрые намерения. Впрочем, я и сама в них не очень-то верю.

Чем ближе судьбоносная встреча, тем отчетливее понимаешь: сначала дело, страх потом. Отсчет пошел. Семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. Дверь с противным скрипом отворяется. Я сильная, я выдержу. За моей спиной — моя семья. За моей широкой, надежной спиной.

— Асенька… — шелестит голос с кровати. Как говорила Джулия Ламберт, «Мими, «Богема»!»[36] — и все приемчики налицо. В полумраке белеет печальное лицо с кругами под глазами. Руки стискивают халат у горла. Только лилий у изголовья не хватает. Сейчас последует монолог на тему «Я силюсь понять, что я сделала не так».

— А ты неплохо устроилась, я гляжу, — тон взят. И всем сразу кажется, что взят неверно. Холодный, колкий, циничный тон. Таким с умирающими Мими не разговаривают. Ну, чем богаты, тем и рады.