Вера Огнева - Дети вечного марта. Книга 1
— Я — отозвалась хозяйка.
Лязгнул засов. Шак немного выждал и, открыв дверь Саниным задом, вбросил кота в комнату. Дверь захлопнулась. Мучители дружно заржали. А прямо над головой кота раздался оглушительный визг.
Все! Сил моих больше нет. Рвите меня на части! Не зарубили, не сварили, не засекли веником, не утопили в бочке — рвите!
Он на четвереньках пополз от источника визга. Только открывал глаза, комната шла в пляс. Могло вывернуть прямо на мягкий хозяйский ковер. Пьяный, пьяный, а уже начал кое-что соображать. Сегодняшний день пройдет и канет, а на завтра тоже людям в глаза смотреть.
Визг унялся. В дальний конец комнаты прошлепали стремительные шаги. Потом толчок — девица на диван прыгнула — и… заплакала навзрыд.
Хочешь, не хочешь, волей-неволей… Саня приоткрыл один глаз. Против ожидания, комната не завертелась, осталась на месте. Ровно стояла у стены широкая лежанка, ровно горела на низеньком столике в изголовье лампа, ровно светила в окне луна. На лежанке сидела и плакала девушка.
— Ты кто? — неделикатно поинтересовался Саня.
— А ты?
— Кот. Не видишь? Ой! — он поправил простынку. Вот — сволочи! Считай, голого принесли. Ну, до Фасольки он точно доберется, все цветочки из волос выдерет. До княгини бы… Чур меня, Чур! Тогда точно Пелинор его прихлопнет. Одно мановение, и останется от кота только мокрое, плохо пахнущее, место.
— Не подходи, — визгнула из своего угла девица. — Не трогай меня!
— Больно надо! — невежливо буркнул кот.
— Убирайся!
Она ему надоела. Чего орать-то? Не разобралась кто, что, а туда же — орать. Да на кой ты мне сдалась! Саня заелозил спиной вверх по стенке, стараясь найти в ногах опору. Кое-как поднялся и решил передохнуть.
— Уходи! — опять взвизгнула девица.
— Считай, уже ушел.
Некоторое отрезвление таки наступило. Он смог проделать три шага до двери и не упасть. Ан — нет. Зря старался. Дверь оказалась заперта с той стороны. Там, кстати, стояла полная тишина. Кричи, бейся, царапайся — не придут. Утопали дальше беседовать, да про блох слушать.
Саня для порядка шарахнул кулаком в створку и обернулся к девице. Та совсем забилась в угол и выставила перед собой кулаки. Но, слава Предкам, больше не выла. А стоять, между прочим, было — не того. Лучше сесть, еще лучше лечь. Под ногами во весь пол стелился мягкий ковер. Такие на Юге делают. Саня там насмотрелся на женщин за ткацкими да ковродельными станками.
Тебя бы, дуру, туда. Там бы враз отучили орать. Вот где с бабами порядок. Фу, додумался! А лечь все же надо, иначе закрутит, — уже крутит, — и приложит лбом об пол, рук подставить не успеешь.
Не глядя больше на девицу, Саня прошлепал по ковру, выбрал самый приятный на его взгляд участок и разлегся во весь рост. Сразу стало легче. Если и покруживало, то мягко и неопасно. Не упадешь, это уж точно. Из оконца легко поддувало. Кот натянул простынку на плечи. Что задница наголе, в данный момент его не волновало, главное — загривок не простудить. Ум мгновенно заволокло. Кот уснул.
А проснулся от холода и поскуливания. Жучка у мамки во дворе так скулила. В первый момент показалось — он дома. Тятя сейчас покряхтит над сонным Санькой, да погонит в поле — неча разлеживацца.
Нет, не дома. Там никогда не было такого ковра. Саня провел рукой по ворсу. Приятно. А над головой все скулили. Девица — вспомнилось недобрым — ну что она завела-то! Выла, визжала, орала, теперь ноет. Саня поднял голову. Декорации прежние: медвежушка вся в соплях, лампа на столе, да луна в окошке. Интересно, а что дверь? Скосился в ту сторону. Пойти подергать? Лень. Не хочется. Хочется, чтобы прекратилось противное нытье. Еще на кровать бы перебраться, потому как — под боком твердо. Ковер, конечно, замечательный, спору нет, только на матрасе привычнее. Лежанка большая — шире телеги — на ней пятеро запросто уместятся, решил Саня, собрал волю в кулак и одним броском оказался на мягком. Что поперек, а не по вдоль — чепуха. Главное, ноги не свешиваются. И край одеяла вовремя подвернулся. Кот потянул его на себя. Сначала не поддавалось, он дернул сильнее. В ответ получил новый всплеск нытья, но внимания не обратил, — пусть себе скулит, — и теперь уже капитально уснул в тепле и мягкости.
В бок что-то упиралось. Саня подвинулся и чуть не упал на пол. Не открывая глаз, он пополз обратно. Опять уперлось. Пришлось разлепить тяжелые веки. В комнату сквозь оконце тек серый рассветный сумрак. Едва тлела лампа. Забившись в свой угол, спала девица. Ему в бок упиралась ее нога. Хмель прошел. Было муторно и тяжко. Нога еще эта! Саня постарался аккуратно сдвинуть помеху, она дернулась. Сейчас девица проснется и начнет снова да ладом.
Так: ложусь по вдоль, и сплю дальше Он повыше натянул теплое, невероятно уютное одеяло, краем прикрыл голую ногу своей мучительницы и прозрачно задремал. Девушка, потянувшись во сне к теплу, тихонько сползла, забралась под одеяло, прижалась к нему и засопела.
— Вставайте, лежебоки. Белый день на дворе! — весело пророкотала над головой Бера.
Да, собственно, и пора было. Саня уже сам по себе проснулся и лежал, плавая в приятном послесонном оцепенении. Девушка под боком не раздражала. Надо бы встать, да убраться подальше. Ни приведи Чур, девчонка напугается или разозлится. Саня не понял, от чего она ночью так разнервничалась. Ну, кинули тебе в лапы пьяного кота. Так он же не опасный. Я — не опасный. Я мирный, добрый и ласковый. Интересно, почему она сама про то не догадалась?
Но отодвигаться, вставать, уходить, делать вид, что ты в этой кровати не ночевал и в глаза ее первый раз видишь, уже было неприлично. К тому же — тепло и приятно. Проснется девушка, поговорят… то да се. А тут — Бера. Грохочет как Шакова телега, еще и одеяло сдернула. Девушку подбросило. Саня как лежал, так и остался. А нечего! Врываются, понимаешь.
— О! — только и сказала хозяйка. Единственная Санина одежда, простынка, валялась посреди комнаты. Когда на кровать перебирался, он о ней как-то забыл.
— Н-да, — наглядевшись на кота, заключила могучая медведица и прикрыла его краем одеяла. — А ты, чего всполошилась? — напустилась она на онемевшую племянницу. — Гляди, какой парень. Ой, только не начинай опять реветь! От твоих слез скоро мокрицы по замку разведутся. Ладно, вы тут собирайтесь. Завтрак через полчаса. Пелинор не любит, когда опаздывают. Тебя, Эрика, это тоже касается. И не вздумай остаться в комнате.
Она ушла, оставив дверь нараспашку. Не злится, дураку понятно. Но племянница ее то ли раздражает, то ли волнуется она за девочку. Саня, обернувшись одеялом, встал, подцепил свою простынку и быстро поменял их местами. Двигаться в простыне не в пример легче. Пойди он по коридорам в одеяле, вполне могут принять за лешака. Шел, шел, забрел к вам, люди добрые, где у вас тут умыться, а пуще того, где нужник? Аж, коленки сводило. Хотел уже спросить у девушки, но та прорезалась первой:
— Ты кто?
— Кот, докладывал уже. — Получилось грубее, чем он хотел, но не о вежливости в данный момент горела душа, совсем о другом. — Как на улицу выйти?
— Что?
— Нужник где?!
— Что?
Клинический случай, как говорит собака. От слова клин, должно быть. Или заклинить. Заклинило девушку на вопросах. А ему, простому похмельному коту, не до них. Еще чуть-чуть…
— Вторая дверь по коридору, — наконец расклинилась юная медведица.
Кот пулей вылетел в указанном направлении, быстро отыскал нужную дверь, удивился по ходу дела княжеским придумкам; там же и умылся. Глянул в зеркальце над рукомойником и посочувствовал девушке — этакую рожу ночь возле себя терпеть! Понятно, почему она так нервничала. Хоть не выходи. Однако — звали. Придется теперь в компании озлобленной медвежушки топать через весь дворец в простыне. Шак, подлец, не догадался ему одежду принести. А скорее, специально не принес — пусть, котяра покручинится.
Он-то думал, она на него с кулаками кинется, а девушка прятала глаза. Из-за чего, интересно? Вообще, могла одна на завтрак утопать — ищи, котейка, миску по всей хоромине.
Девушка стояла на середине комнаты и нервно комкала в руках какие-то тряпки. Когда Саня осторожно сунулся в дверь, протянула:
— На.
Тряпки оказались широкими штанами и такой же широкой рубашкой. Не камзол, разумеется, но все лучше, нежели простыня. Одежду-то она ему отдала, да отвернуться забыла. Пришлось идти обратно и там одеваться.
Штанины он закатал, так долги были. Рукава — тоже. Видок, однако. Потом пришлось ждать девушку — умывалась. И пошли они по дворцу чинно и мирно, будто ночь провели в радостных объятиях.
В одном месте Саня зазевался. На стене висела картина. Вроде ничего особенного: море, берег, верандочка на столбах над прибоем. Солнце, ветер… Ветер? Картина же — деревяшка размалеванная. А — ветер. Ноздри, неосознанно, ловили запах соленого бриза.
