Елена Федина - Наследник

— Помнится, ты мне это уже говорил шестнадцать лет назад.

— Я?

Эска снова рассмеялась.

— Ладно, закончишь эту тушу, пойди к ней. Надо уважить старушенцию. Знаешь, она переживала, когда ты убежал. Влюбилась в тебя что ли?

— Ага. С самого детства. Она всю жизнь за мной следит.

— Интересно, зачем?

Старушенция сидела за столом у окна. Я подсел к ней, моя кожа горела от мороза, мои руки пахли сырым мясом. Я был лохмат, бородат и раздет по пояс, как какой-нибудь пират. Она взглянула на меня изумленно, оловянные глаза ее с набрякшими веками застыли как льдинки.

Я уже не был мальчишкой, которому она читала проповеди, а она из пожилой солидной дамы превратилась в старушку, не столько строгую, сколько жалкую. Я всегда знал, что Ведбеда сектантка, и секта ее требует от своих членов полного аскетизма. Им почти ничего нельзя было есть, при этом почти не пить, почти не спать, и вообще ничем не украшать свою и без того тусклую жизнь. Это была крайность, с которой я еще мог бы смириться, если б они оставили меня в покое. Я не был порочен, скорее наоборот, слишком совестлив, но аскетизм меня не привлекал никак.

— Скажи мне честно, Кристиан, — начала она без всяких объяснений и приветствий, очевидно, у ее аскетов это считалось излишним, — ты счастлив?

— Ну и вопросы у вас, тетушка! — усмехнулся я, — счастье бывает только в утробе.

— Ты достиг чего-нибудь в жизни?

— Да. Конечно! Я теперь знаю всё, чем не должен заниматься.

— Значит, ты не нашел себя…

— Не заманивайте меня в свою секту, тетушка, мне жизнь пока не надоела, хоть она и предательская штука, скажу я вам.

— Но ты, по крайней мере, скопил денег?

— Я больше тратил, чем копил.

— Ты нашел себе покровителей?

— Я их растерял. Я никому не нужен, тетушка, но оставьте меня в покое. Я вам, кажется, не родня.

— Да, — пробормотала она, — ты оторванный листок… не женись на этой женщине, она распутна!

Этого я и ждал. Поэтому и не разозлился, мне стало смешно. Годы шли, ничего не менялось!

— Она сама за меня не пойдет, тетушка.

— Она принесет тебе несчастье. Я знаю!

— Мне? — я чуть не расхохотался, — господи, ну какие у меня могут быть несчастья? Чего мне терять? У меня даже честного имени не осталось. Не пугайте меня, тетушка, и ступайте своей дорогой. А мне пора за топор браться, а то мерзну.

Оловянные глаза моей доброжелательницы сверкнули злобой.

— Будешь ломаться на нее за тарелку супа и крышу над головой. А по праздникам она будет пускать тебя к себе в постель, чтоб и там постарался. Знаешь, сколько у нее таких работников?

В общем-то, злиться на это убогое создание я не мог, но топором пригрозил.

— А ну-ка брысь отсюда, старая кочерыжка! Что-то ты разболталась!

Ведбеда поднялась из-за стола с неизменным достоинством. Она вся была в черном как новоиспеченная вдова. Седые волосы торчали паклей из-под крахмально-белого чепца.

— Ты глуп, Кристиан, — сказала она с умным видом, — но это ничего, Это не страшно. Потому что за тебя будут думать другие.

Я смотрел ей вслед, несколько опешив.

Эска подошла не сразу, но позже всё же поинтересовалась, зачем приходила старая ведьма.

— Всё за тем же, — усмехнулся я, — предупреждала, чтобы я на тебе не женился.

— За каким дьяволом мне такой муж как ты! — фыркнула Эска.

— Это-то понятно…

— Всё. Больше эту пареную репу и на порог не пущу!

Ближе к вечеру я отправился к Джоло. Он жил в самом конце Кожевенной улицы и, судя по вывеске, занимался тем же, чем и его отец: шил сапоги. Не сам, конечно. На него работала кучка подмастерьев и подростков-учеников. Мастерские занимали весь первый этаж. На втором совсем недавно жил сам хозяин с матерью и сестрой. Теперь сестры не было, и весь дом еще хранил следы недавнего траура.

Я чувствовал себя неловко, вторгаясь в этот печальный покой, тем более что был не зван. Джоло долго смотрел на меня затуманенными глазами, оторвавшись от книги счетов и не понимая, кто я и зачем. Он почему-то не узнал меня, хотя другим не помешала ни моя борода, ни моя поседевшая шевелюра. Впрочем, потом все встало на места. Мы сидели за столом, целеустремленно напиваясь и, перебивая друг друга, рассказывали о промелькнувшей жизни.

Он тоже был не женат, больше всех на свете любил свою сестру и ничего не мог понять в ее смерти.

— Ненавижу смерть, — сказал я, мотая захмелевшей головой, — ненавижу, как врага.

— Ты хочешь, чтобы все жили вечно? — снисходительно усмехнулся Джоло.

— Нет. Но каждый должен умирать только тогда, когда ему нужно и когда он к этому готов. Такую смерть я понимаю и приветствую. Но она, как правило, подлая и жестокая, она приходит внезапно и косит без разбора…

— Но ведь на всё Божья воля, Кристи!

— Не верю. Если ты рождаешься способным прожить девяносто, то почему должен умереть молодым? И почему в муках, а не достойно и легко? Зачем создавать такое сложное и способное чувствовать и мыслить существо как человек, чтобы тут же превратить его в кучу костей и мяса? Не верю! Умирать должны только старики, которые уже исчерпали эту жизнь и поняли ее, которые прошли все ее этапы. Им уже незачем оставаться на этой земле. А всё, что раньше — то от дьявола!

— Ты как будто не был безбожником, Заморыш.

— Я стал им, — у трезвого у меня бы язык не повернулся, но когда рядом друг детства с таким же осоловевшим взглядом, как у тебя самого… — я стал безбожником в городе мертвецов.

Джоло передернулся, как будто вместо вина хлебнул микстуры.

— Представь себе целый город одних покойников, — сказал я мрачно, — за три дня там не стало никого. Один я как заговоренный…

— Ты был в Араклее?

Название этого города теперь произносили только шепотом. От несчастной Араклеи осталось одно пепелище. Черная Смерть попировала там на славу! Джоло посмотрел на меня с ужасом.

— И ты — жив?!

— А мне хоть бы что, — подтвердил я.

Это признание я хорошо запил.

Потом мы распевали песни и стучали в такт кружками по столу, что совсем не понравилось его достойной матушке, и я, макая бороду в огуречный рассол, поклялся ей, что найду убийцу ее дочери, даже если это сама Костлявая с косой. Это было ужасно, и наутро мне не хотелось об этом вспоминать. А ночью я приплелся домой и повис на перилах лестницы, ведущей на второй этаж, собираясь с силами. Эска властно вытащила меня из полушубка и подтолкнула наверх.

— Ты еще и пьяница, — сказала она.

— Осторожней, хозяйка!

Я остановился двумя ступеньками выше и обернулся. Эска стояла в ночном халате с дрожащей свечой в руке, волосы были разбросаны как попало, темные брови хмурились над зелеными глазами разгневанной кошки, из-под кружев ночной сорочки выступала чертовски соблазнительная грудь.