Диктиона. Пламя свободы - Лариса Куницына
— Или приказ, к которому он отнесётся с пренебрежением.
— Если он не сумеет дать мне убедительное объяснение этому поступку, его обучение будет прервано, он вернётся на Диктиону, и я поручу его дальнейшее воспитание красным монахам.
— А если он откажется вернуться?
— Я отрекусь от него, и, если Аматесу не подарит мне другого сына, оставлю престол дочери. Но это уже на самый крайний случай. Не думаю, что мой сын настолько поглупеет, что поведет себя подобным образом.
— Я тоже не думаю, — согласно кивнул Энгас. — Он слишком умён и не по годам рассудителен. К тому же он любит тебя, мать, сестру и этого своего дикого дядьку короля Эдриола. И, кроме всего прочего, он понимает, что это серьёзное испытание на верность нашему миру. Если юный принц выдержит его с честью, ему безбоязненно можно будет доверить Дикт и судьбу планеты. Ты ведь и об этом думал, посылая его туда одного?
— Не преувеличивай мою мудрость! — проворчал Кибелл, расправляя складки плаща. — И идём, наконец! Нас наверняка уже ждут!
II
В этот час посол Алкорского Великого Тирана на Диктионе сиятельный граф Гаррет тоже не спал. В парадном облачении, состоявшем из тёмных суконных штанов, кожаной тонкой куртки, белотканной тоги, перехваченной на талии широким поясом, и в окованных медными пластинами сапогах, он мерил широкими шагами просторный зал предоставленного ему большого, красивого дома. Он пребывал в крайнем раздражении от этого дома, который был слишком большим и пустым, и своей красотой превосходил его собственный замок на Алкоре, от этой планеты, маленькой, похожей на Алкор, но совершенно другой, и более всего от этого короля, имевшего влияние на всю планету и не желавшего даже пальцем пошевелить, чтоб монахи пустили его гостя на загадочную церемонию Бдения Аматесу.
На самом деле и этот дом, и эта планета, и этот король кроме раздражения вызывали в нём и искреннее восхищение. Маленькая Диктиона, колонизированная и обжитая некогда алкорцами, а затем утратившая связи со своей прародиной, поражала его своей гордостью и самостоятельностью, развитие её пошло несколько иным, чем на Алкоре, путем. Её в течение сотен лет пытались поработить захватчики из далёкого космоса, а она сохранила свою красоту и свободу. Отправляясь сюда, граф Гаррет ожидал, что король полудикого проалкорского племени, не имеющего космических технологий, вырванный к тому же из когтей смерти алкорскими врачами-биоэнергетиками, с радостью примет покровительство Великого Тирана. Но не тут-то было! Не проявляя неблагодарности, этот человек всё же твёрдо дал понять, что не позволит кому бы то ни было вмешиваться в дела своего народа. Он отверг блага современной цивилизации, заявив, что его планета пока не готова принять такие дары, и начал внимательно и спокойно приглядываться к пришельцам. Граф Гаррет чувствовал себя под его взглядом, как в лучах рентгеновского излучения, и это беспокоило опытного дипломата. Король Кибелл не уходил от бесед, не отказывался от подарков и с интересом воспринимал любую информацию, но при этом оставался для Гаррета тайной за семью печатями. Он не говорил лишнего, подслушивающая и подглядывающая аппаратура в его дворце упорно не желала работать, а его реакцией на любые сведения о других мирах было неизменное вежливое внимание.
Граф Гаррет знал, как хотелось бы Великому Тирану получить от Диктионы признание вассальной верности. Это было бы только формальностью, поскольку Алкор давно уже был не тот, что раньше, и вряд ли смог бы использовать свои права сюзерена. Однако этого любезного жеста от Диктионы добиться не удалось. И как знать, если б Объединение Галактики не следило за порядком в этой части космоса, а Великий Тиран набрался силёнок, чтоб собрать звёздный флот для завоевания обнаглевшей бывшей колонии, неизвестно, удалось бы ему добиться покорности этих спокойных людей, которые и на пашню берут с собой мечи. И властелин Алкора гневался, топал ногами и, говорят, так тряс головой, что однажды даже уронил корону. Он гневался не на Кибелла, а на Гаррета. И зря. Ибо стоило бы ему взглянуть хоть раз в спокойные тёмные глаза местного короля, он понял бы, что подчинить этого человека не может никто, ни космические властелины, ни боги, ни сама смерть. Гаррет уважал его. Он признавал, что такая крохотная планета мала для такого гениального правителя. Он восхищался им и по-прежнему пытался перехитрить. Это было делом чести, постараться обыграть такого игрока. Но даже и проигрыш ему являлся честью. Дело, однако, осложнялось тем, что Кибелл жёстко ограничил число алкорцев, находившихся в Дикте. Он-то прекрасно понимал их цели и их возможности и постарался обезопасить себя. И в результате под рукой у посла оказался лишь небольшой штат обслуживающего персонала посольства да барон Локар, удостоенный чести зваться придворным врачом короля за то, что выхаживал Кибелла после долгой и тяжелой болезни. Именно на барона Локара граф Гаррет возлагал самые большие надежды. Тот был умён, предан Алкору и его допускали туда, куда послу вход был закрыт. Он имел больше возможностей встречаться с королём и беседовать в менее официальной обстановке. И пока его дела шли неплохо. Именно от него граф Гаррет и ждал хороших вестей. Он всё ещё надеялся попасть внутрь загадочного и величественного Храма Аматесу, но с течением времени эти надежды таяли. Бдение должно было начаться через час, но ни гонца от короля, ни самого барона Локара до сих пор не было.
Граф Гаррет подошёл к окну и взглянул в ночное небо. Ему на миг показалось, что он увидел вдали за городом какую-то вспышку, но тут же забыл об этом. Он был слишком раздражён, и к числу раздражающих факторов теперь добавился и запаздывающий Локар.
Наконец, мелодичная трель, разнёсшаяся по залам, известила о его приходе. Это мог быть только он, потому что жители Дикта понятия не имели о дверных звонках и что было сил колотили в ворота рукоятками мечей. Не скрывая нетерпения, граф Гаррет устремился навстречу помощнику и, едва увидев его, понял, что его надежды рухнули.
Барон Локар был не так знатен, как посол, и это отражалось на его внешности. Он был ниже ростом и коренаст, зато его волосы, в отличие бледно-золотистых кудрей графа, горели ярким каштановым сиянием. Да и весь его вид говорил о том, что он не только врачует чужие недуги, но и сам живёт в полном ладу со своим телом и окружающей природой.
Увидев
