Кукольная королева (СИ) - Сафонова Евгения

Но этого ведь не может быть. Не может.

Не может, не может, не…

— Мам, ты ведь… мам, взгляни на меня! Это… это же неправда, ты не должна, ты…

Таша долго говорила что-то. Звала, кричала, трясла за плечо, пачкая пальцы в крови. Потом, когда голоса уже не осталось, просто сидела рядом. Словно надеясь, что кто-то из них двоих всё же проснётся.

Затем, глядя прямо перед собой остекленевшим взглядом, закрыла мёртвые глаза — и, безуспешно попытавшись приподнять тело, за передние лапы поволокла волчицу наружу.

Могилу она копала на заднем дворе. Там, где недавно разрыхляли землю — Лив упросила, хотела вырастить «свой собственный» горох. Тёплый ветер веял липовым мёдом: соцветия только вчера зажглись на деревьях жёлтыми звёздочками.

Когда яма показалась достаточно глубокой, Таша выбралась и столкнула тело вниз. Механическими движениями засыпала могилу. Уронила лопату — куклой, у которой кончился завод. Отойдя к яблоням, сорвала три тонкие ветви; перевязав их травинкой, добавила ещё одну, образовавшую круг.

И, вернувшись к могиле, положила на мягкую землю своими руками сделанный крест.

Какое-то время она ещё стояла, глядя куда-то вперёд: пока её тонкая прямая фигурка терялась в яблоневой тьме, густевшей под диском восходящей луны.

А потом перегнулась пополам, упала на колени, скрючилась на земле и зарыдала — до кашля, до боли в горле, кусая руки. Почти без слёз.

***

— Таша, домой!

— Мам, ну ещё чуть-чуть!

На прощание черёмушник* раскрасил сад яблоневым цветом. Сиреневые сумерки ласкали сонные шершавые стволы. Ветер сыпал лепестки на каменную дорожку, по которой трусил изящный снежный жеребец с юной всадницей: Таша упрямо направляла коня на тропу, а тот с не меньшим упрямством норовил свернуть на травяной ковёр, зеленевший под яблонями.

(*прим.: третий месяц весны (аллигранский)

С террасы дома за ними наблюдали две женщины.

— Балуешь девку, Мариэль, — покачала головой одна, пышущая румянцем и здоровой полнотой. — Мои мелкие носа из дому не кажут, как солнце зайдёт… я уж про лошадь и одёжку не говорю.

— В наших садах ей ничего не грозит. — Вторая помешивала чай; тёмные кудри оттеняют аристократическую бледность, морщинки у рта и меж бровей не портят строгой красоты точёного лица. — Лэй, чай стынет.

— При чём тут «грозит»? Детям после захода спать положено.

— Кем положено?

Что ответить, собеседница не нашлась — но, опуская чашку, досадливо стукнула донышком о столешницу, качнув настольный светильник: шарик ровного золотистого света в медной резной оправе.

— И вообще рано ей на коня, — помолчав, снова заворчала Лэй. — Ладно, пони купила. Приспичило, чтоб дочурка лихой наездницей была, — так и быть. Но в девять на льфэльского жеребца пересаживать…

— Таша берёт барьеры в полтора аршина, а выше пони прыгнуть трудно. — Свой чай Мариэль пригубила, словно вино вековой выдержки. — Если в настоящих условиях ты не можешь добиться большего, значит, настала пора двигаться вперёд.

Лэй только хмыкнула, прежде чем сменить тему:

— Как младшенькая?

— Спит.

— А вообще как?

— Прекрасно, — в голосе Мариэль слышалась прохладца осеннего утра. — Таша, всё, домой!

Девочка не стала возражать: ловко соскользнула с седла и повела жеребца в конюшню.

— Сама рассёдлывает?

— И чистит, и кормит. — Мариэль всматривалась в белоцветную яблоневую даль: отсюда границ сада было не разглядеть. — Хорошее нынче лето. Думаю, урожай выйдет неплохой.

— Да что им будет, альвийским яблоням-то? У Фаргори и в скверные лета дивные яблоки вызревали. И сидр лучший во всём Аллигране. — Лэй вздохнула. — Недаром ведь к королевскому двору везут.

Мариэль промолчала.

Лишь морщинки у сжатых губ вдруг проступили отчётливее.

— И чего ты наше величество так не любишь? Славный король. — От Лэй не укрылась ненависть, звеневшая в этом молчании. — Всё злишься, что теперь не благородная лэн*, какой при Бьорках была?

(*прим.: уважительное обращение к незамужней девушке (алл.)

— Я уже говорила, — спокойно произнесла Мариэль. — В моём отношении к Его Величеству нет ничего личного.

— Тебе бы век Богиню благодарить, что тебя тогда Альмон подобрал и Фаргори приютили. Жива, доченек родила, мужа отхватила — всем на зависть! Ещё и дело Фаргори твоё. А что память потеряла — нужна она больно, память эта… В Кровеснежную ночь столько благородных из столицы бежало, вон как ты, а выжило много, думаешь?

— Думаю, нет, — тихо ответила хозяйка дома. — Лэй, у меня есть право не любить людей, которые прошли к трону… таким образом.

— Да слышала, слышала. Устала уже слышать. Узурпатор он, незаконный, резню во дворце устроил… По мне, на ком корона, тот и законный. И Бьоркам с их прихвостнями по заслугам воздали. К тебе не относится, — снисходительно добавила Лэй. — Тоже мне, короли, избранники Богини! Народ пытали, денежки наши на празднества безумные просаживали, пока простой люд вымирал. Ещё и порождение Мирк на престол посадить хотели. А теперь мы и голода не знаем, и налоги мизерные, и…

— Не лучшая тема для разговора за вечерним чаем, — мягко произнесла Мариэль. — Пушок нашёлся?

— Пушок? Да придёт, куда денется! Он у нас по весне загульный, сама знаешь. Не впервой. А не вернётся — другого возьмем, вон у Онванов кошка скоро окотится. Дети только выть будут, но ничего, переживут. — Залпом опорожнив свою чашку, Лэй поднялась из-за стола. — Ладно, пойду я. Ещё домой топать от ваших садов…

— Не так и далеко. — Мариэль пожала плечами. — Увидимся.

— И тебе не хворать.

Под весом Лэй крылечко жалобно скрипнуло, — но, ступив на мощёную камнем дорожку, женщина обернулась.

— Ты Таше про отца так и не сказала, да?

Лицо Мариэль почти не изменилось.

— Нет.

— А что скажешь?

Соседка смотрела на Мариэль неожиданно цепко, однако взгляд хозяйки дома остался бесстрастным. Свет не отражался в затенённых ресницами глазах, терялся в чёрной глуби с едва заметным вишнёвым оттенком.

— Скажу, что нам досталось всё имущество, без лишнего рта заживём только лучше, да к тому же… — Мариэль осеклась. То ли вспомнив о чём-то, то ли заметив вытянувшееся лицо Лэй. — Имеешь что-то против?