Елизавета Дворецкая - Солнце Велеса

К следующему вечеру миновали устье Жиздры. Хоть одно в этом подневольном путешествии было хорошо: впервые в жизни Лютава увидела край, из которого была родом ее мать, и теперь озиралась с живым и даже трепетным любопытством, будто надеялась обнаружить здесь какой-то ее след.

Она не видела свою мать уже шесть лет. Но княгиня Велезора не умерла – по крайней мере, об этом никто не знал. Однажды осенью, как раз после того как Лютава водворилась на Волчьем острове, она просто исчезла из Ратиславля. Князь Вершина искал ее и выждал год, преже чем склонился на уговоры родичей посватать другую жену. Ему хватило бы и Замили, но без княгини нельзя.

А они с Лютомером все эти годы, подрастая и обучаясь, снова и снова исследовали незримые тропы Нави, отыскивая след своей матери. И не могли найти ее: ни среди живых, ни среди мертвых.

Ночевали на этот раз под крышей – Доброслав выбрал большую весь, дворов из десяти, и велел пристать к берегу. В верхнем течении Оки вятичи обитали уже несколько веков, расселившись по верхним ее притокам: Жиздре, Зуше, Упе, Осетру. Пытались двигаться понемногу на северные притоки, Нару и Протву, но там голядь крепко держала свои земли и вытесняла чужаков. Но здесь, между верховьями Оки и Дона, вятичи во множестве разбросали свои селища: укреплений не строили, свободно располагали дворы над пологими склонами речных долин, заселяли мелкие лесные речки, а на старых, от голяди оставшихся городищах собирались на вече и священные празднества. Жили в срубных полуземлянках, где в северном углу сидела выложенная из камня и подмазанная глиной печь.

Еще не темнело, но Доброславовы отроки устали, весь день налегая на весла. Здешние жители принимали гостиловского княжича с уважением и некоторой тревогой. Все знали, что он ездил к смолянскому князю просить войска, и то, что он возвращался в сопровождении только собственной дружины, не слишком обнадеживало.

В этой веси Доброслав выменял для пленниц по резному гребешку, по полотенцу, чтобы хоть было чем вытереть лицо после умывания, по ложке – хлебать уху на привалах, и по теплой шерстяной свите, хоть и поношенной. Все эти приношения обе девушки приняли с удовлетворением: до Гостилова путь еще лежал неблизкий, а им, судя по всему, придется проделать его до конца. Если их не догнали и не отбили на Угре, то на подготовку войны в чужой земле Ратиславичам потребуется время.

Доброслав, видимо, угадал, что о побеге его заложницы не думают, поэтому сам немного успокоился и после второго ночлега уже не приказывал связывать их ни днем во время пути, ни даже ночью.

До Гостилова на Упе, где жил старший вятичский князь Святомер, оставалось два перехода. Селище для ночлега попалось несчастливое: две зимы назад сюда заходила неведомая хворь, и теперь две избы из пяти стояли пустыми. Местный старейшина предложил княжичу устраиваться в которой пожелают, и Доброслав занял обе. Чтобы не дымить в избе, отроки разложили во дворе костер, варили похлебку в большом котле: в него пошла и рыба, выловленная по пути, и две утки, подстреленные в камышах на мелководье Селяшкой и Чичерой – младшими братьями Доброслава, и горсть ранних грибов, которыми угостили гостеприимные хозяева. Ничего больше они дать не могли, поскольку и сами исхудали, на грибах, рыбе и травах дотягивая до нового урожая.

Лютава и Молинка, пока похлебка варилась, обсуждали с зашедшей большухой возможность истопить баню – после долгой дороги под солнцем им хотелось и помыться, и прополоскать сорочки. Вдруг откуда-то сверху долетел протяжный крик; приземистый круглолицый Чичера, мешавший в котле, от неожиданности выронил ложку. Все замолчали и подняли головы.

А Доброслав переменился в лице, вскочил и бросился к реке.

Над Окой и оврагом, вдоль которого вытянулось селище, кружил лебедь – крупный, белый. Завидев людей, он не умчался прочь, а снизился, описал еще один круг над крышами и снова закричал.

– Ой! – отчетливо услышала Лютава за спиной голос Селяши. Это был родной брат Доброслава, отрок моложе его лет на десять, но очень похожий лицом.

Доброслав, придерживая шапку, не отрываясь следил за лебедем. Белая птица Лады описала над головами еще один круг и скрылась за рощей. Княжич проводил ее глазами, и на его лице отражались самые разнообразные чувства: волнение, тревога и тайная радость.

Лютава тоже не отводила от птицы глаз. Не оставляло ощущение, что перед ней не просто живое, а разумное существо. Или посланец богов, или…

На опушке мелькнуло что-то белое, и сразу подумалось, что лебедь, улетевший за лес, возвращается, только почему-то по земле. К тому же он заметно прибавил в росте…

Из-за деревьев вышла молодая женщина – высокая, стройная. Ее волосы прятались под простым повоем без рогатой кички – значит, у нее пока нет детей, – а рукава рубахи спускались до травы. Она была так хороша собой, что впору было усомниться, не звезда ли сошла с неба: белая кожа, правильные черты, яркие голубые глаза, тонко выписанные золотые брови. Лютава мельком подумала: не из солнцевых ли дев, сотворенных из искр Сварогова горна для службы Дажьбогу? Уж верно, и солнце не отказалось бы от такой прислужницы: лицо ее сияло победным внутренним светом, выражая гордую уверенность и силу, ум, дружелюбие и даже нежность. Неудивительно, что у отроков, выбежавших из землянки на крик лебедя, при виде нее сделался ошарашенный вид.

Княжич Доброслав шагнул ей навстречу и поклонился.

– Здравствуй, матушка, – хрипло сказал он.

И потрясенная Лютава наконец сообразила, кто это может быть. Это Семислава, жена оковского князя Святомера. Лютава даже вспомнила, как женщины в Ратиславле судачили о второй Святкиной женитьбе: дескать, поехал он к Будогостю, князю воронежских поборичей, сватать дочь того за своего старшего сына Доброслава, однако, увидев невесту, решил жениться на ней сам. Это было где-то за год до того, как Лютава ушла на Остров, но говорили об этом еще долго. Теперь стало ясно, отчего Святомер так потерял голову, что обидел родного сына. Если бы к этой деве, как в сказании, спустился свататься сам Дажьбог, никто бы не удивился.

Мачеха была на пару лет моложе Доброслава, но ему приходилось обращаться к ней с сыновним почтением. Хотя при первом же взгляде на лицо княжича Лютаву пронзила догадка, что он испытывает к мачехе не вполне сыновние чувства… Видать, не забыл, что эта красота должна была принадлежать ему, и не вполне смирился с потерей. Хотя ему год спустя вручили младшую сестру Семиславы, которая одного за другим рожала ему детей и тем выгодно отличалась от старшей, до сих пор бездетной.

– Здравствуй, свет мой ненаглядный! – ласково ответила Семислава княжичу. – И вы, соколы, будьте живы! – Она приветливо кивнула отрокам. – А это что за красны девицы? – Ее взгляд с любопытством остановился на замерших Лютаве и Молинке. – Нет, молчи, я сама! – Она махнула пасынку, который только успел открыть рот, и шагнула ближе к девушкам. – Да вы никак князя Вершины угренского дочери! – скользнув взглядом по узорам на рубахах девушек, определила она. – Ну, здравствуй, Вершиславна!