Марина Дяченко - Авантюрист

Они суетились, как блохи. Танталь судорожно схватила меня за руку – я освободился, может быть, излишне грубо.

– Их слишком много, – сдавленно пробормотала бывшая комедиантка. – Дождитесь… стражи…

Я оттер ее плечом:

– Назад…

Глухо ударил топор по швартовочному канату. Лодка отчаливала, а на развязывание узлов, по-видимому, не было времени.

Я прыгнул.

Темнота не помешала мне – я приземлился как раз посреди палубы, суденышко качнулось, и я понял, что оно здорово перегружено.

– Жить надоело, смерды?

Ко мне обратились штук восемь рыл. Р-рогатая судьба, ну чисто на маскарад попал, в прыгающем свете фонарей хари мерзавцев представлялись заросшими звериными мордами…

Краем глаза я поймал движение за спиной. Мерзавец собирался напасть сзади, он уже, собственно, и напал; интересно знать, у кого он спер этот богатый, благородного вида кинжал. Честное оружие, оно не было выковано для того, чтобы бить в спину…

Клинок упал на палубу. Секундой раньше я в широком красивом развороте достал вооруженную руку носком сапога; сразу же заныли все мышцы и закололо в боку. Нет, шесть трактиров подряд не способствуют поддержанию формы… Слава Небу, что вокруг меня смыкаются всего лишь холопы, распоясавшиеся бандиты, годные на войну разве что с глупыми девчонками…

А может быть, я ошибаюсь?!

Тот, что нападал сзади, теперь отступил, скрылся за чужими спинами. У меня были теперь кинжал и шпага; хари, высвеченные мутным огнем, придвигались все ближе и, что самое неприятное, смыкались кольцом, и кто мне, интересно, прикроет спину?!

– Руби швартов! – рявкнул кто-то в темноте, рявкнул невнятно, будто рот у говорившего набит был волосами. – Этого – за борт!

Удары топора возобновились. Молодчикам ничего не стоило отчалить прямо сейчас и сообща прикончить меня посреди реки, так что желающим оплакать потомка Рекотарсов, буде такие найдутся, даже труп мой выловить не удастся; в пятне света, падавшем от кормы, я разглядел толстошеего молодчика, на груди у которого болтался амулет в виде человечьего глаза. Стеклянное око пялилось бессмысленно и безмятежно.

В ободранных кулаках многочисленной матросни засверкали короткие клинки – белым блеском, вроде как тусклая рыбья чешуя. Ну все, закрутилась карусель…

Все, что было съедено и выпито за сегодняшний вечер, теперь аукнулось, утяжеляя движения, размазывая реакцию, сбивая дыхание. Когда-то, упражняясь с двумя клинками, я вызывал восторг у своего учителя фехтования; если бы он увидел меня теперь, он искренне удивился, почему я до сих пор жив.

Я вертелся веретеном. Я отбрасывал нападающих таким образом, чтобы, падая, они увлекали за собой как можно больше своих разъяренных собратьев; первый момент боя, самый трудный для меня, миновал, и я с некоторым запозданием ощутил праведную ярость.

Тому, что рубил швартовы, не удалось довести дела до конца. Я сбил его за борт – телом его же собрата, причем уже спустя секунду этот собрат запустил в меня ножом. Я увернулся; на меня волной навалились сразу пятеро или шестеро, и, захлебываясь боевым кличем, я успел подумать, что если отобью эту атаку – все, дело выиграно…

В основание моего клинка тяжело врезалась чужая, жаждущая крови сталь. Нападающий всего на мгновение обнажил левый бок – я достал его кинжалом. Карусель продолжала вертеться – я закрылся шпагой от трех ударов сразу и удержал, хотя в первый момент смятенное сознание завопило, что пробьют, пробьют, пробьют…

Четвертый удар шел по низу. Я поймал его на освободившийся кинжал; в размазанном движении с моего клинка слетела темная капля. А может быть, померещилось – что я мог разглядеть – в такой сутолоке, в таком темпе, в такой темноте?!

Я ушел в сторону, позволяя силе буйных соперников пролиться мимо, в борт; тот, кого я достал кинжалом, все еще оседал на палубу, предводитель с третьим стеклянным глазом не успел разинуть рта для нового рявканья, а от схватки отвалился еще один, получивший эфесом по затылку, и товарищи его, тяжело дыша, отступили, оставив меня во временном, зыбком одиночестве.

– Всех перебью, канальи! – выдохнул я, вращая глазами, многообещающе поводя окровавленной сталью. – Где девчонка, твари?!

Противников по-прежнему хватило бы на то, чтобы по меньшей мере завалить меня собственными трупами. Удушить под горой тел.

– За борт его, суки, что рты поразевали?! – заорал кто-то за сомкнутыми спинами. И выругался, поминая все на свете мерзости. Я впервые с начала схватки подумал, что страже, собственно, давно пора появиться.

Молодчики были похожи один на другого – мощные приземистые фигуры. Походка раскорякой; они двинулись, конечно же, одновременно со всех сторон, причем неторопливо, не желая попусту подставляться, но заранее предвкушая, каким образом будет умирать свалившийся с неба задира. Чистоплюй, полагающий вольных матросов скотами и холопами. Тонкая кость, голубая кровь – так славно захрустит и так резво растечется по палубе…

Я с удивлением увидел, что теперь в руках у них не только ножи. Откуда-то взялись маленькие удобные топорики, дубины, крюки, цепи…

Не стоило ждать, пока меня заключат в кольцо. Я снова завертелся – спина-то у меня оставалась незащищенной; шпага, до сих пор выручавшая меня безотказно, вдруг дернулась в сторону, вокруг клинка петлей захлестнулась цепь, у меня появился реальный шанс остаться против всей толпы с одним только кинжалом…

Я верно угадал направление. Еще секунда – и шпага ушла бы в пустоту, да она и не понадобилась бы через мгновение: я едва успел уйти от удара в спину…

Не до конца успел. Ладно, время боли придет потом.

Молодчики сопели. Их неудачливые товарищи истекали кровью на досках палубы, и все возрастал предъявляемый мне счет, но быть следующим никому не хотелось. Я нашел спиной стенку пристройки и навалился на нее всем телом. Теперь я прикрыт хотя бы сзади, но сдается мне, что и моя кровь истекает вместе с бегущими секундами…

Лодка опасно плясала, скрежеща бортом о край пристани, все сильнее раскачивались фонари.

А если девчонки здесь нет?! Если они бросили Алану в темной подворотне, если она сию секунду умирает в сточной канаве, если вся эта кровавая свалка совершенно напрасна?!

Краем глаза я увидел, как в лодку влезает Танталь. Заскрежетал зубами, молча проклиная несносную дуру; я сейчас не в состоянии ей помочь, вот на ее пути вырастает пучеглазый матрос…

Я не видел, что произошло. Секунду спустя оказалось, что Танталь залепила парню башмаком по лицу – тяжелым башмаком с деревянной подошвой. Матрос взревел, хватая руками пустоту, Танталь вывернулась из его объятий и пропала из поля моего зрения. Пес, я не должен был отвлекаться…