Встреча - Ласки Кэтрин
1. Рассказать Х.
2. Поговорить со СУУ
3.
Девочка принялась пожёвывать кончик пера. Пункт 3 не придумывался. Она попыталась вообразить, как идёт к Ханне и рассказывает ужасную правду о женихе. Поверила бы ей Ханна? Или слепая любовь к Уилеру заставила бы её взглянуть на Этти, как на ребёнка с разыгравшимся воображением?
Тогда она попробовала вообразить себя, идущей к Уилеру. Стал бы он разговаривать с нею после той неприглядной истории с семейством Хоули? Возможно, лучше всего поговорить с миссис Дайер и объяснить, что Стэнниш помолвлен с другой? Это могло стать пунктом номер 3.
Но должна ли она делать это? Чего она добьётся? Действительно ли она хочет, чтобы Ханна вышла замуж за Стэнниша? Нет, но девочка не могла просто смотреть, как художник опять причиняет боль её лучшей подруге. А если Ханна выйдет за Уилера и обнаружит его неверность, что тогда она будет делать? Этти снова почувствовала, что разрывается. Возможно, если поговорить с миссис Дайер, это ускорит события, и, возможно, Стэнниш вообще перестанет видеться с Ханной. Если, конечно, ускорит. Ей придётся призвать всё своё мужество, но она это сделает. Этти взяла ручку, начисто вытерла перо и поставила его обратно в держатель. Она поговорит с миссис Дайер. Женщины часто ужинали в кафе, значит можно отправить записку через Гастона, стюарда, обслуживающего их каюту. Этти снова взяла перо и написала:
Дорогая мадам Дайер,
У меня возник сложный вопрос, который я бы хотела обсудить с Вами. Умоляю Вас согласиться поговорить со мной. Думаю, лучше всего сделать это в Вашей каюте – вопрос довольно деликатный. Пока мы не встретимся, я бы предпочла держать своё имя в секрете.
Она закончила писать. Не отпугнёт ли миссис Дайер анонимное письмо? Возможно, ей следует, не раскрывая имени, написать немного яснее, кто она. Этти снова взялась за перо: «Уверяю, у Вас нет ни одной причины меня бояться. Я не адвокат, не детектив и не мужчина, если на то пошло…» Девочка снова остановилась. Осмелится ли она это написать? Перо, казалось, зацарапало громче, когда она вывела: «Я – ребёнок. Но, – она задумалась, – скоро я буду женщиной двадцатого века. Вот!»
Пятнадцать минут спустя Гастон вернулся с ответом и отдал девочке надушенную записку. Она вдохнула аромат. Немного чересчур. Бостонские леди не пользовались душистой канцелярской бумагой. Девочка развернула записку. В ней было всего два слова. «Я заинтригована». Этти поглядела на Гастона.
– Мне следует пойти сейчас?
Он кивнул:
– Да, мисс, сейчас.
– Гастон, пожалуйста, никому не рассказывайте.
– Мисс Генриетта, я рассказал хоть что-нибудь о том, как вы орудуете зубной щёткой, чтобы попасть на палубу третьего класса?
– Нет, конечно, не рассказали, – ответила ему Этти, улыбаясь самой сладкой улыбкой, почти заставив его покраснеть. Никто и никогда не улыбался ему так. Богатые дети, кроме этой девочки, все казались одинаковыми: просто уменьшенными копиями своих родителей. Самодовольство капало с них, словно жир с жареной утки. Но не Генриетта. Антонио рассказывал ему о Генриетте Хоули.
* * *– Но, моя дорогая, – миссис Дайер, сидящая в роскошном красном бархатном кресле, наклонилась вперёд. – Боюсь, я вас разочарую. Сожалею, если вы ожидали, что я буду рыдать и рвать на себе волосы. – Она почти печально покачала головой и поцокала языком. – Но я не из таких женщин…
Она начала поглаживать огромный алмаз, висящий на шее, служивший, казалось, лишь для того, чтобы приковывать взгляд к груди. Но Эттины глаза не отрывались от её лица. Женщина оказалась старше, чем она воображала. Красивое лицо уже подёрнулось морщинами, а большие голубые как будто застилал мягкий глубокий туман. Туман, однако, едва прикрывал жёсткий блеск, таившийся в глубине. Этти не была разочарована, она была потрясена.
– Эта девочка, как её зовут? Кажется, Хелен?
– Ханна, – мрачно поправила Этти.
– Точно. Так вот, я, конечно, знаю всё об этой Ханне. А Стэнниш знает, что от меня лучше не делать секретов.
– И это вас не тревожит? Что у него две возлюбленные?
– А должно?
– Но они помолвлены.
– Раньше меня никогда не тревожило подобное. Не тревожит и сейчас.
Этти уставилась не собеседницу в безмолвном ужасе. Она считала себя гораздо менее наивной, чем другие благовоспитанные девочки её возраста, но даже она не могла скрыть потрясение, вызванное словами миссис Дайер.
– Послушайте, дорогая, – с улыбкой сказала женщина, явно позабавленная Эттиной реакцией. – Мы со Стэннишем заключили неплохое соглашение. У меня есть квартира в Лондоне и поместье в пригороде. Я помогаю ему находить клиентов. Я сама – одна из его клиенток. Мой портрет его кисти признан в Парижском салоне, самой выдающейся художественной выставке на Континенте. Я помогла это устроить. Это повлечёт за собой множество заказов, и у Стэнниша появится возможность просить более высокую плату. Он поднимется до уровня Джона Сингера Сарджента, будучи почти вдвое его моложе. А это, действительно, многого стоит. А после салона он сможет отправиться в Корнуолл, когда захочет, и поиграть в семью со своей жёнушкой. Или приехать с супружницей в мой загородный дом, когда закончит портрет баронессы… – Этти вздрогнула, услышав слово «супружница», – и навестить меня в Лондоне, когда пожелает. Я весьма гостеприимна. И умею делиться.
Этти встала. Она была в ужасе. Чайная чашка дрожала на блюдце в её руках.
– Но Ханна не знает об этом соглашении. Это кажется Вам справедливым?
– О, знаете поговорку: «В любви и на войне все средства хороши».
Этти закрыла глаза и простояла так несколько секунд:
– Но, миссис Дайер, вы ведь даже его не любите.
Миссис Дайер это, казалось, немного задело. Жёсткий блеск прорвался сквозь туман.
– Это не важное. Главное, он любит меня.
– Он любит ваши деньги, мадам.
Этти поставила чашку и устремилась прочь из каюты. И только тогда, когда девочка поворачивала дверную ручку, мисси Дайер подошла к ней и мягко коснулась её руки.
– Что такое? – спросила Этти.
– Ты ещё научишься, Генриетта. Ещё научишься.
– Чему я научусь, миссис Дайер?
– Что означает быть женщиной в новом веке, в двадцатом веке.
– Вы хотите сказать, помешанной на деньгах девкой? – девочка выскочила из комнаты.
Этти дрожала от гнева, идя по коридору от каюты миссис Дайер. Она не могла поверить, что сказала это слово: девка. Оно, казалось, ошпарило её рот, но девочка произнесла его и была этим довольна. Она бы повторила его тысячу раз. Этти чувствовала, что её щёки горели, но не от смущения, а от гнева. Нет, не это знаменовало новый век! Ничуть!
– Мисс Генриетта, что-то случилось? – Гастон вывернул из-за угла в конце коридора.
– Нет… нет… – Этти приостановилась. – Хотя, на самом деле, да, Гастон. Случилось нечто ужасное.
– Ох, мисс Генриетта, – казалось, стюард разнервничался, увидев её в таком состоянии. Он огляделся по сторонам. – Пойдёмте со мной.
Этти последовала за ним в маленькую комнатку, увешанную скатертями на стойках, и всё ему начистоту рассказала.
– Теперь вы знаете, что Ханна – моя лучшая подруга, и она хочет выйти замуж за Стэнниша Уитмана Уилера, и… и…
– Он обманывает её с этой богатой леди.
– Да.
– И вы не знаете, должны ли ей рассказать?
– Нет. Не думаю, что она мне поверит. Я и сама в это почти не верю. Хотя, нет, не так, я не верю в это… в это соглашение, о котором говорила миссис Дайер. Ей просто всё равно. А Ханне было бы не всё равно. – Этти не могла вообразить, каково это: быть такой… такой – она пыталась найти слово – бездушной! Да, такой бездушной, как миссис Дайер или Стэнниш. А ведь, если верить «Русалочке», этой гадкой сказке, именно люди обладали душой в отличие от бездушного морского народца. Русалки же были изгнаны с небес и обречены на то, чтобы их косточки сгнили в море. А люди просто возносились вверх, прямиком в райские кущи. Что там говорила глупая бабка-русалка?
