Эйдзи Ёсикава - Мусаси

Старик сочувственно взглянул на Мусаси.

– К сожалению, в нашем бренном мире подобные превратности подстерегают нас на каждом шагу, – добавил он. – Впрочем, неведомо, счастье или беда оказаться на официальном посту.

– Да, господин, – ответил Мусаси.

Слова Тадакацу звучали музыкой в ушах Мусаси. Радость переполняла его сердце.

– Я понимаю справедливость высочайшего решения, господин. Весьма вам признателен, – радостно произнес Мусаси.

Он увидел волю небес в таком повороте событий, проявление той воли, которая несравненно могущественней власти сёгуна.

– Я слышал, вы интересуетесь живописью, что необычно для самурая, – дружелюбно продолжал Тадакацу. – Я хотел бы показать сёгуну образчик вашего художественного дарования. Будьте выше пошлых сплетен. Благородный самурай не унижается, опровергая грязные слухи, а оставит немое свидетельство чистоты своего сердца. По-моему, для этого лучше всего подходит живопись. Как вы думаете?

Тадакацу ушел, предоставив Мусаси возможность обдумать его предложение.

Мусаси выпрямился. Он понял смысл слов Тадакацу: сплетня не достойна того, чтобы на нее отвечать. Он должен представить зримое доказательство благородства своей души. Честь его останется незапятнанной, и он не подведет друзей, рекомендовавших его, если сумеет создать достойное произведение.

Взгляд Мусаси упал на белую шестистворную ширму в углу комнаты. Она словно манила художника к себе. Вызвав дежурного самурая, Мусаси попросил принести кисти, тушь, выдержанную киноварь и синюю краску.

Мусаси много рисовал в детстве, спасаясь от одиночества. В тринадцать лет он забросил рисование и не касался кисти до двадцати лет. Во время странствий он не упускал возможности осмотреть росписи в старинных храмах или живописные свитки в аристократических домах. Особое впечатление на него произвела возвышенная простота рисунков. Увидев белку с каштанами в доме Коэцу, Мусаси при случае любовался старинными китайскими мастерами Сунской эпохи, японскими дзэн-буддийскими художниками пятнадцатого века, современными картинами школы Кано, особенно произведениями Кано Санраку и Кайхо Юсё. Одни нравились больше, другие меньше. В размашистых ударах кисти Лянкая угадывалась божественная сила гения, особенно заметная глазу фехтовальщика. Кайхо Юсё, вероятно, благодаря своему самурайскому происхождению, к старости достиг такой возвышенной чистоты сасамовыражения, что Мусаси почитал его непревзойденным мастером. Музей любил и неожиданные импровизации монаха-отшельника Сёкадо Сёдзё, друга Такуана.

В бесконечных странствиях Мусаси все же находил время для рисования, но никому не показывал свои работы. Настало время, когда с помощью кисти он должен запечатлеть памятный день в своей жизни. Произведение предназначалось взору сёгуна.

Мусаси работал быстро, не прерываясь ни на минуту. Последний штрих, и, опустив кисть в воду, он вышел, даже не оглянувшись на творение своих рук.

Выезжая из замка, он чуть придержал коня, размышляя, где же обретает подлинная слава – по ту или по эту сторону крепостных ворот?

Сакаи Тадакацу вернулся в приемную и долго просидел в безмолвии перед непросохшей картиной. Перед ним расстилалась равнина Мусасино, в центре которой восходило гигантское пурпурное солнце. Оно выражало цельность и благородство натуры Мусаси. Остальная часть картины, написанная тушью, передавала настроение осени.

«Мы потеряли тигра», – подумал Тадакацу.

Зов небес

– Вернулся? – воскликнул Гонноскэ, осматривая туго накрахмаленный официальный костюм Мусаси.

Мусаси вошел в дом и сел. Гонноскэ припал к полу в поклоне.

– Прими мои поздравления. Переедешь отсюда завтра?

– Меня не приняли, – коротким смешком отозвался Мусаси.

– Шутишь?

– Нет. Считаю, что все сложилось к лучшему.

– В чем причина отказа?

– Не счел нужным расспрашивать. Я полагаюсь на волю небес.

– Неужели не сожалеешь?

– По-твоему, славу можно добыть только в замке Эдо?

– Кто-то оклеветал тебя?

– Похоже. Мне это безразлично. Сегодня я впервые осознал, что мои мечты и помыслы – всего лишь фантазии.

– Неправда! Я тоже считаю, что Путь Меча и основы справедливого правления, в сущности, совпадают.

– Я рад, что ты согласен со мной. В жизни, правда, идеи одинокого мыслителя редко находят понимание у людей.

– Выходит, наши мысли ничего не стоят?

– Нет, всегда будет необходимость в людях возвышенного ума и духа, как бы не разворачивались события в стране. Путь правления не сводится лишь к «Искусству Войны». Мудрая государственная система должна быть гармоничным соединением военного искусства и изящной словесности. Высшая цель Пути Меча состоит в том, чтобы обеспечить мир в стране. Я понял, что мои надежды были детскими мечтами. Мне суждено стать прилежным слугой двух господ: меча и пера. Прежде чем помышлять об управлении народом, я обязан понять его.

Мусаси невесело засмеялся и попросил Гонноскэ принести тушечницу. Написав письмо, он запечатал его и обратился к Гонноскэ:

– Будь добр, отнести это письмо.

– В резиденцию Ходзё?

– Да. Я изложил все, что думаю. Передай поклон Такуану и господину Удзикацу. Да, и возьми вот это для Иори.

Мусаси протянул Гонноскэ потертый парчовый мешочек с золотым песком.

– Почему ты возвращаешь его? – заподозрив неладное, спросил Гонноскэ.

– Ухожу в горы.

– Мы с Иори хотим неразлучно быть с тобой в горах или в городе.

– Я не ухожу навсегда. Буду благодарен тебе, если ты позаботишься об Иори. Года два-три поживете без меня.

– Удаляешься от мирской жизни?

– Я еще слишком молод для ухода от дел, – засмеялся Мусаси. – И пока не отказался от своих надежд. Меня ждут и желания и разочарования в будущем. Не знаю, кто сочинил песню, но звучит она так:

Страстно мечтаюСлиться с величием гор.Но люди неодолимоВлекут меня к себе.

Гонноскэ слушал, почтительно склонив голову.

– Уже темнеет. Мне пора, – сказал Гонноскэ, поднимаясь на ноги. – Я пошел.

Взяв лошадь под уздцы, Гонноскэ повел ее за собой. Ему и в голову не приходило поехать верхом, потому что лошадь привели для Мусаси. Через два часа он добрался до Усигомэ и отдал письмо Такуану. Здесь уже знали о случившемся от гонца, который сообщил, что Мусаси не приняли на службу из-за нелестных отзывов о его поведении в прошлом. Решающую роль сыграло сведение о том, что он имеет кровного врага, поклявшегося его убить. По слухам, Мусаси заслужил себе расправу. Министры сёгуна провели несколько часов в обсуждении, но и они, в конце концов, признали справедливыми доводы Осуги.