Лилия Баимбетова - Перемирие

В дверь постучали. От неожиданности я вздрогнула. Это пришли меня будить, и тут я оказалась в немалом затруднении: откликнуться, и в комнату заглянут и увидят. В сущности, что они увидят?

— Да, — крикнула я.

В комнату заглянула русоволосая голова. Голубые глаза девушки округлились, когда она увидела Ворона, рот слегка приоткрылся.

— Да? — сказала я резко.

— Ах, да, — тонким голосом сказала она, мгновенно бледнея, — завтрак будет через полчаса, госпожа. Простите.

Дверь тихо закрылась. И тут уж я не выдержала и расхохоталась, уткнувшись в плечо дарсая.

— О, боги, теперь она разнесет это по всей крепости.

— Да было бы что разносить, — пробормотал дарсай.

Я подняла голову и взглянула в его глаза: они смеялись.

— У них здесь свои представления о приличиях, — сказала я нравоучительно, — И потом, на нас не написано, что мы мирно спали всю ночь.

— Каюсь. Пойдем прогуляемся до завтрака.

— Ты с ума сошел? Холодно же.

— Все равно пойдем. Тебя не нервируют эти каменные дома? Здесь все какое-то мертвое.

— Да, — сказала я, слезая с кровати и пытаясь ногами нащупать свои сапоги, — Черт! Пол ледяной…. Да, мне эти дома тоже не нравятся…. Да где же они?

Я слезла на пол, опустилась на колени и заглянула под кровать. Там их тоже не было.

— Что ты ищешь?

— Сапоги, — пробормотала я, поднимая голову и откидывая волосы, свесившиеся на лицо.

— Поищи заодно и мои.

— Ладно, — сказала я со смехом, оглядываясь вокруг.

В комнате царил жуткий кавардак. Наши вещи валялись по всей комнате, туалетный столик лежал на боку в окружении разбитых флаконов. В сером утреннем свете выглядело все это очень невесело. Н-да, печальная картина. Что подумают горничные, которые будут здесь убираться? Особенно в сочетании со слухами, которые распустит эта копуша, забывшая принести мне воды для умывания? Я ругалась про себя, умываясь выстуженной за ночь водой и переминаясь босыми ногами на холодном полу. Ворон наблюдал с кровати за моими действиями: ему-то умыться и в голову не пришло.

— А ты жалеешь? — сказал он вдруг.

— Что? — я оглянулась, — О чем?

— Ну… — он сделал жест рукой.

Алые глаза смотрели на меня. Я выпрямилась и потянулась за полотенцем. Коротко усмехнулась, потом отвела взгляд.

— Не слишком ли я молода?

— Для меня?.. В смысле, не слишком ли я стар, чтобы думать о таких вещах? Я же не о себе спросил, а о тебе.

— Я не знаю, — сказала я, комкая полотенце в руке, — Какой смысл об этом думать?

— Глядишь, я бы сделал тебе… уступку.

Я посмотрела на него и бросила полотенце на пол.

— Да ну тебя, — сказала я, — Будешь ты одеваться или нет?

Он только рассмеялся. Наконец, я нашла свои сапоги и обулась, заодно нашла и сапоги дарсая и бросила ими в него. Он легко увернулся, ну, да, попади-ка в Ворона, которому через десять лет будет двести. Кое-как я расчесала свои кудри — каждое утро у меня с ними были схватки не на жизнь, а на смерть — и наспех заплела косу. Накинула плащ.

— Ну, что, ты идешь?

— Иду-иду, — пробормотал он, натягивая сапог и берясь за второй.

Впрочем, оделся он быстро. Через минуту он был полностью одет, в кольчуге и в плаще, с капюшоном, накинутым поверх черного шлема. Я шлем надевать не стала и подпинула его под кровать.

В коридорах уже гасили горевшие всю ночь свечи. На лестнице мы встретили мать властителя Квеста. В коричневом бархатном платье, держась за перила сухой лапкой в кружевной перчатке, старуха медленно поднималась нам навстречу, опустив голову. Густые седые волосы были уложены аккуратными волнами. Она остановилась на площадке, пропуская нас, трижды отраженная в зеркалах. Царственный кивок приветствовал меня, на Ворона же она даже не взглянула. Он усмехнулся — еле слышно — и довольно грубым движением притянул меня к себе. Старуха нашла в себе силы и ничего не сказала, но в лице ее выразилась какая-то растерянность. Мы прошли, а она все стояла на площадке и смотрела нам вслед.

— Нечего издеваться над старыми людьми, — сказала я вполголоса, когда мы отошли достаточно далеко.

— Да ладно, она меня младше, наверное, в два раза…

— Сравнил, — пробормотала я, — Да хоть в три. Ей даже по лестнице подняться тяжело, а ты над ней издеваешься.

— А нечего на меня так смотреть.

— А она на тебя никак не смотрела.

— Вот именно.

Я не выдержала и засмеялась. Мы страшно было даже представить, что она, бедняжка, подумала, когда увидела, что нелюдь обнимает наследницу Даррингов и КАК он это делает. "А нечего было на меня так смотреть". О, воронья гордость, никогда не знаешь, на что они обидятся, черт бы их побрал.

День был сырой и пасмурный. Тусклый сероватый свет хлынул на нас, когда я отворила дверь. Падал редкий снег. Ступени крыльца обледенели. Я поскользнулась и упала бы, если бы Ворон не удержал меня. Я засмеялась, и смех мой разлетелся по пустому двору в сером влажном воздухе. По высокому небу летели, наползая друг на друга, клубясь и переливаясь, мокрые серые тучи. Разные оттенки серого наполняли небо, изменчивое как калейдоскоп, видно, там, наверху, ветер был сильный, а здесь не чувствовалось и дуновения.

За ночь намело снега. С утра двор еще никто не чистил, и по ровному снежному покрову тянулись лишь цепочки следов от ворот к караулке и от боковых дверей к хозяйственным постройкам. В здании все уже проснулись, но здесь этого не было заметно, даже возле ворот не было часовых, видно, ушли греться в караулку.

Я утонула по щиколотку в мягком снегу. Ворон, нагнувшись, зачерпнул снега и сминал его в ладони.

— Что ты делаешь?

— Да так… — неопределенно сказал он, катая в руке снежок и еле заметно улыбаясь.

Я поняла, что он делает, но слишком поздно. Просто не ожидала от него такой подлости, хотя чего же еще ждать от Ворона. Но кто же знал, что он так быстро перенимает чужой опыт, мне бы и в голову не пришло кидаться снежками…

— Эй, нет, — сказала я, — Не в меня, слышишь? — он засмеялся, — Нет, не надо! — успела только крикнуть я.

Снежок попал мне в лицо. Он был твердый и мокрый, очень неприятный.

— Ах, ты!..

Я нагнулась, зачерпывая рукой холодный рассыпчатый снег.

— Не попадешь, — сказал Ворон.

— Посмотрим, — пробормотала я, — И вообще, сама знаю.

О, да, я промахнулась, зато он снова в меня попал.

— Что-то ты развеселился, — сказала я, — Знаешь, как ты себя ведешь?

— Как?

— Как самый распоследний харадай (звание рядового у Воронов)! — крикнула я, со смехом, кидая в него пригоршню снега, — Ты совсем с ума сошел, что ты делаешь?