Татьяна Мудрая - Клятва Гарпократа

В самом деле, в отсутствие мужа она постоянно полировала меч и гладила точилом лезвие, а в тайные знаки смотрелась, будто в зеркало. Также она обмотала рукоять тонкой кожаной лентой.

Вот как-то говорит Старкад жене, лежа рядом на постели:

— Знаешь, как ты могла бы со мной развестись? Твой отец ныне один из законоговорителей на тинге и хороший знаток уложений. Пойди к нему и скажи: „Я не хочу больше Старкада возле себя. Когда он приходит ко мне, плоть его становится так велика, что он не может иметь никакой утехи со мной, и хотя мы стараемся по-всякому, ничего не выходит“.

— Ты тогда, в молочном сарае, не захотел говорить неправду, так и я нынче не стану, — отвечает она.

На том и покончили.

Однажды вскоре после этой беседы снова ночевали супруги вместе. А надо сказать, что Старкаду нередко снились вещие сны, особенно когда лежал он рядом с Мечом-Радугой. Вот посреди темной ночи вскрикивает он, будто его убили, и садится на ложе.

— Что с тобой? — спрашивает Йорун.

— Приснилось мне скверное, — отвечает ее муж. — Будто в поле подъезжает ко мне статная женщина на сером коне, надевает на меня тесный красный плащ и такую же красную шапку, и отвечаю я на ее дар таким стихом:

Кровью моей окрашеноЛоже лозы покровов,Меркнут лучистые луныРесниц сосны ожерелий.

Влагу ланит не скороОсушит осина злата,Стеная о павшем в бурюКлене моста великана.

— Это та старая виса, что спел перед смертью твой дед по имени Скарпхеддин Неудача, которого сожгли в отцовском доме, — отвечает Йорун спокойно. — Только две вещи в ней новые: серый конь, что пророчит кому-то кровавую смерть, и мост великана — а это означает крепкий щит, который перебрасывают с борта одного корабля на другой при штурме. Невелика сила такого предсказания.

— Всё же надо быть к тому готовым, — отвечает Старкад. — Распоряжусь-ка я, пожалуй, чтобы Фрейдис увезли в глубь страны, где никто не селится из-за горячей земли, кроме ученых монахов Белого Христа. Заодно и читать выучится.

Прошло еще время: лет пять или шесть. Сидят однажды Йордис с мужниной сестрой в малой светлице и шьют из дорогого скользкого шелка. Звали ту сестру Хильдис Женщина-Скальд, и язык у нее был поострей иного копья. Любила она говорить людям вещи, для них неприятные.

— Не откажи, сестрица, помоги мне скроить рубашку для мужа моего и твоего брата Старкада, — просит Йорун.

— Как это? Такая искусница и рукодельница — и не умеет? Отчего бы тебе не скроить ее своим дареным мечом? — отвечает Хильдис.

— Не смейся надо мной, — просит Йорун.

— Я вовсе не смеюсь. Вот только думаю я, что навряд бы ты стала просить кого-нибудь скроить рубашку для Хёскульда, отца твоей дочери и твоего настоящего мужа.

А тогда еще не отменили старый закон, по которому для заключения брака мужчине только и надо было, что посеять семя в чрево и дождаться плода. Но поистине мало кто так поступал.

— А что там с Хёскульдом? — отвечает Йорун. — Я совсем забыла про него.

— Зато он, я так думаю, помнит. Говорят, что он высадился на побережье неподалеку от Осинового Холма и что с ним немало народу.

— Не могу ему этого запретить, — отвечает Йорун. — Я не владею всеми землями в Хёльгеланде с его подземным огнем и черными песками, но только малым клочком земли, который дал мне муж как приданое моей дочери Фрейдис.

А это была строка из старинной висы, что начиналась так:

Малый клочок землиСмелому служит уделом.Золота клён оделилС лихвою вершителя боя.

Стихи эти, которые все знали, наизусть, предсказывали битву или поединок, грозящий верной гибелью тому, кто заставил их вспомнить.

А Старкад всё слышал и понял, потому что как раз стоял рядом с дверью. Отворил он ее и произнёс:

Пламени бури сраженийДолжно покинуть ножны.Всадник коня приливовПадёт от удара секиры.

И все прочие сошлись на том, что предсказал он себе самому гибель такую же, как Индриди.

Потом вышло следующее. Привёз некогда Старкад из своих странствий немного самосевной пшеницы, что росла в Винланде на влажных местах, и решил высеять ее весной на дальнем заболоченном поле, которое было распахано на старый лад, совсем неглубоко. А выглядел он так: в руках у него было решето, на плечах старый плащ, на голове старая шапка, а за поясом меч. На краю поля стояла Йорун с Мечом-Радугой в руках и ждала, когда надо будет петь варлок по мужнину слову.

Тут видит Старкад, что его жена чуть пригнулась и развязывает кожаные ремешки на ножнах.

— Что такое? — спрашивает он.

— Пустяки. Там вдалеке едет Хёскульд со своими людьми. Не так их много, но все хорошо вооружились.

А надо сказать, что после того дела Хёскульд не таил обиды на Асгейра, сочтя свою рану вирой за смерть Индриди. Но вот то, что Старкад забрал у него жену с ребенком, казалось ему бесчестием. Все в округе успели об этом от него услышать.

— Может статься, не простые бонды нынче ему нужны, — ответил Старкад жене. Однако поставил решето наземь и взялся за меч.

Как раз на этих его словах Хёскульд поворачивает коня, и его люди тоже. И говорит он:

— Вот и увиделись мы, Старкад. А теперь уступи-ка мне доброе оружие, что у тебя в руках, а в придачу к нему твою супругу.

— Завоюй их в честном бою! — отвечает тот. — Иначе не бывать твоими ни мечу Радуге Сечи, ни жене моей Йорун Ночное Солнце!

И лицо его нисколько не меняется при этой беседе.

— А ведь Хёскульд полагает, что я и так его, — говорит Йорун себе под нос. — И тот клинок, что у меня в руках. Он, кстати, их перепутал: ведь ножны у обоих мечей одинаково простые и незатейливые. И что моя дочь — его имущество, он тоже не сомневается. Но уж вот ее он ни под каким видом не получит — ведь ты, мой супруг, отлично о том позаботился.

С этими словами достаёт она Пестрый Клинок из ножен, и его цвета и знаки ярко вспыхивают на солнце.

— Лиха ты не ко времени, женщина, — говорит ей Хёскульд. — Никогда ты не видела человеческой крови, помимо своей собственной, и не знаешь, что с тобой станется, когда увидишь. Убийство — оно не по тебе.

— Кто многажды видел свою темную кровь, не побоится и чужой светлой, — отвечает ему Йорун.

— Отступи пока в сторону, милая жена моя, — говорит на это препирательство Старкад. — А ты, храбрец, сойди с седла, оставь тех людей и иди ко мне один. Иначе будут злословить, что вы всем скопом не могли одолеть двоих.