Алексей Корепанов - Станция Солярис

Я снял наушники и отключил микрофон. И сказал стоящей рядом Хари:

– Все. Нам здесь больше делать нечего.

Я собирался вернуться сюда не раньше, чем через сутки, а то и больше.

Пусть надежда продержится еще хоть немного.

Мы уже подходили к круглому расширению нашего коридора, когда дверь комнаты Снаута открылась и он появился на пороге, одетый в неизменный черный свитер и полотняные штаны. Лицо его было опухшим, глаза казались узкими щелочками. Я невольно замедлил шаги – мне совершенно не хотелось объясняться с ним.

– Не спится? – сиплым голосом спросил Снаут. Его подозрительный взгляд перескакивал с меня на Хари и обратно и наконец окончательно остановился на мне. – Откуда идете, Кельвин?

– Так… – я пожал плечами. – Побродили немного.

– Побродили, – медленно повторил Снаут и прищурился так, что глаз его стало совсем не видно. – Ты знаешь, Кельвин, что старт ракеты со Станции сопровождается довольно значительной вибрацией? И меня только что разбудила такая вибрация. Зачем ты запустил ракету?

– Это что – допрос? – осведомился я.

– Нет, Кельвин, это выяснение. Тебе не кажется, что нас здесь осталось совсем немного? – он усмехнулся – одними губами, глаза его продолжали пристально смотреть на меня. – Ты да я, да мы с тобой. И я хотел бы быть в курсе.

– Хорошо, Снаут. Будь в курсе. Я продолжаю экспериментировать.

– Ага-а, – озадаченно протянул Снаут и посмотрел на Хари. – Что-то я не совсем…

Он не успел договорить, потому что Хари неожиданно шагнула вперед и выпалила:

– Он усадил в ракету ассистентку Гибаряна! – Она повернулась ко мне, добавила умоляюще: – Прости, Крис, но я не могу… – и вновь обратилась к пораженному Снауту: – Такой эксперимент действительно был разрешен?

Снаут крякнул и крепко потер ладонью помятое лицо. Вид у него был совершенно оторопелый.

– Да, я отправил ассистентку Гибаряна, – быстро сказал я. – Это то, о чем мы говорили, Снаут. Переменный режим полета как средство вывода из депрессии. Стопроцентной гарантии, конечно, нет, но надо пробовать все способы. Ведь так, Снаут?

– Да-да, конечно, – Снаут, кажется, понял меня. – Без экспериментов мы будем топтаться на месте, а мы и так слишком долго топчемся на месте. – Он взглянул на Хари: – Кельвин знает, что делает. И на такой эксперимент получено разрешение, так что все в порядке.

– Прости, Крис, – растерянно повторила Хари. – Я, наверное, совсем глупая… Прости…

– А мы смогли бы провести еще один? – спросил я Снаута, не глядя на нее. – Тот, что я задумал вместе с Сарториусом. Мы сможем справиться без него?

– Думаю, что да, – как-то отстраненно ответил кибернетик. – Там нет ничего сложного. Но, надеюсь, не прямо сейчас?

– Нет, не сейчас.

На некоторое время наступило молчание, какое-то неловкое молчание. На душе у меня было так тяжело, что хотелось выть.

– Я бы сейчас выпил, – задумчиво произнес Снаут. – Ты не выпьешь со мной, Кельвин?

– Да, – сказал я. – Да!..

10

Что-то теплое и мягкое прикоснулось к моему лбу, скользнуло по щеке – и серые призраки отпрянули от меня и разлетелись в разные стороны, медленно растворяясь в серой пустоте. Я открыл глаза и обнаружил, что лежу в собственной постели. Голова была тяжелой, но не болела.

Комнату пронизывал свет красного дня.

– Наконец-то проснулся, – сказала Хари и убрала руку от моего лица.

Она сидела на стуле возле кровати и на ней вновь был полосатый халат.

Самое странное – я совершенно не помнил, как раздевался и ложился в постель.

– Я уже думала, ты решил никогда не просыпаться.

Было в окружающем какое-то несоответствие, только я никак не мог понять – какое. Оглядев потолок и стены, я задержал взгляд на окне и наконец сообразил: снаружи господствовал красный день. Вновь красный день! Неужели я так долго спал?

Снаут… Что-то заворошилось в моем сознании, щелкнул какой-то внутренний переключатель – и все встало на свои места. Снаут.

Обжигающий горло спирт, который мы запивали прохладительным напитком.

Довольно сумбурный разговор в присутствии Хари, в котором, однако, – это я теперь помнил точно – ни я, ни Снаут не сказали ничего лишнего; абстрактный был разговор, полный полунамеков, которые понимали мы со Снаутом, но не могла бы понять Хари. И чем больше мы с ним пьянели, тем больше полунамеков позволяли себе. Потом – снотворное. Это уже позже, когда я распрощался со Снаутом и отправился в свою кабину.

Кажется, Хари еще поддерживала меня за локоть, а я отстранял ее руку и старался идти самостоятельно… А дальше? Уж не она ли меня раздела и уложила? А почему бы и нет – с ее-то поистине нечеловеческой силой…

Взглянув на Хари, я решил не уточнять все эти детали и сказал:

– Да, выспался я неплохо.

Она молча кивнула, встала и отошла к окну, повернувшись ко мне спиной… Моя неотлучная тень…

«Ты ни в чем не можешь упрекнуть себя, Кельвин», – сказал Снаут в нашем не очень связном разговоре, имея в виду то, как я обошелся с «гостьей» Гибаряна.

«Гостья» Гибаряна! Существует ли еще «гостья» Гибаряна?..

Я вскочил с кровати и начал поспешно одеваться – моя одежда была аккуратно сложена на стуле. Хари обернулась и я ответил на ее вопросительный взгляд:

– Мне нужно на ракетодром. Узнать, как там… ассистентка.

– Ты прости, Крис… Я опять полезла не в свое дело… в который раз…

– в ее голосе звучало раскаяние.

Господи, лучше бы мне было не просыпаться, никогда не просыпаться!

Лежать на дне черного колодца, забыв о самом себе, забыв о Земле, Солярисе и океане… забыв о ней… Любовь ли это? Или чувство вины и скорбь по так рано и нелепо ушедшей? Чувство вины…

Мертвые должны оставаться мертвыми… чтобы мы, живые, могли любить их…

Меня передернуло. С третьей попытки попав в рукава куртки, я направился к двери. Оглядываться не было необходимости – ну куда могла деться твоя собственная тень?

Шагая среди мусора, усеявшего коридор, я подумал, что хорошо бы навести здесь порядок. Навести порядок везде. Тщательно вымыть всю Станцию, запереть все двери – и вместе со Снаутом рвануть на вертолете куда-нибудь в сторону заката. Без нее. И когда кровавое солнце уберется с глаз долой и наступит ночь, облепленная гнойниками чужих звезд, на полной скорости врезаться в черные волны – и захлебнуться в них…

И пусть уже она бродит по обезлюдевшей Станции и взывает к океану, и пусть упрашивает его… И мой двойник явится к ней и станет ее неотвязной тенью – и он будет таким, каким я представляюсь ей, – внешняя благообразная оболочка, скрывающая смрадную уродливую сущность, о которой не знает никто, кроме меня. Будет ли она тяготиться моим постоянным присутствием? Или же возникнет ни с чем не сравнимая гармония двух двойников уже ушедших людей, двух порождений океана?..