Тимур Туров - Полукровка

В коридоре, как и на кухне, было тихо. Папа и мама еще спали. Володя осторожно, стараясь не шуметь, прошмыгнул в ванную и заперся. Прислушался, словно воришка, пролезший в швейцарский банк.

Глянул на мобильник, пытаясь понять, насколько рано он вскочил, и только тогда сообразил, что для буднего дня проснулся как обычно. Вот только забыл, что день не рабочий. Суббота.

Забрался в ванну, включил воду. Под душем он провел с полчаса, подставляя тело под тугие струи, меняя температуру и напор воды. Когда выбрался из ванной, в квартире было по-прежнему тихо.

Завернувшись в банное полотенце, Володя прошел на кухню и включил чайник. Электронный агрегат зашумел, сообщая о том, что старательно кипятит воду. Володя сел к столу и задумался.

Из головы не шел последний сон. Когда ему снились Ник и папа, все было логично и разумно. Он думал о них, они и приснились. Когда снился Кучко, это выглядело странно, но там был знакомый, недавно виденный пейзаж. И можно было плясать от этой ассоциации, вспомнив Фрейда. Но к чему сейчас привиделась жена русского царя? Не самая известная жена не самого прославленного царя. А то и вовсе неизвестная. Да и Иван Третий – не его четвертый тезка. Кто его сейчас помнит? Разве что историки. Откуда ему взяться во сне посреди ночи?

Да, не все объяснишь Фрейдом, хоть его теории, в отличие от Иоанна Третьего, не просто известны, а давно стали поводом для сальных шуток. Володя налил чай в большую кружку, отпилил в нее же ломоть лимона и вместе с кружкой пошел в свою комнату. В одном полотенце, несмотря на то, что батареи грели, и грели хорошо, было не очень-то тепло.

Но к чему все-таки Иоанн Третий? И какая-то Софья... И неизвестный потомок Кучки... Да еще и этот архитектор с именем философа. Может, всех их, кроме Иоанна, просто не существовало? И это на самом деле всего лишь сон? Догадка показалась чудесным спасением. И хотя где-то в душе сидела уверенность, что виденное во сне происходило на самом деле, Володя с небывалым азартом принял ее.

Наспех одевшись и бросив недопитый чай, он направился в большую комнату, где во всю стену высились полки с отцовской библиотекой. Что искать? Иоанна Третьего? Софью? Аристотеля Фи... Фе... как его там? Не совсем понимая, что ищет, Володя принялся оглядывать полки, отметая то, что явно не подходило к теме. Гражданская война, Великая Отечественная, Отечественная тысяча восемьсот двенадцатого года, Смута... Стоп. Когда вообще правил Иоанн Третий?

Явно раньше Грозного, о чем свидетельствовал порядковый номер. Перед глазами всплыла картинка из гайдаевской комедии, где суровый Яковлев в шапке Мономаха и спортивном костюме возвещал: «Рюриковичи мы». Значит, Рюриковичи. Володя подставил стул и полез наверх, к полке, на которой виднелись корешки с именами более известных потомков Рюрика.

Одно название показалось наиболее привлекательным, и Володя потянул на себя тисненый корешок. Книги на полке стояли плотно и поддавались с трудом. Он рванул сильнее. Том резко высвободился из тисков собратьев по полке.

Володя пошатнулся на стуле, ловя равновесие. Несколько книг, соседних с той, что была зажата в его руке, вывалились и с грохотом полетели на пол.

– Мог бы и поаккуратнее.

Володя вздрогнул от неожиданности, повернулся на голос. За спиной стоял папа и смотрел на сына со смесью интереса и волнения.

– Чего ищешь?

– Да так, – помялся Володя и слез со стула. – Ивана Третьего, его жену и еще этого... Фаринелли... нет... Аристотеля, архитектора.

– Фиораванти, – папа кивнул на зажатую в руке у Володи книгу. – Здесь нет ничего на эту тему. И вообще можно было спросить у меня. Кто тебя интересует?

Володя молча опустился на колени и принялся собирать книги. Кто его интересует и почему, объяснить папе было сложно.

– Софья Палеолог, она же Зоя Палеолог – племянница последнего византийского императора, – лекторским тоном, словно с кафедры, заговорил папа, – была отдана замуж за Иоанна Третьего. Приехала в Москву, поразилась местному убожеству и решила вывести город на цивилизованный уровень. Во всяком случае, по одной из версий.

– А Аристотель? – Володя поднялся, сложил книжки на стул и поглядел на папу. – Этот, Фиораванти?

– Архитектор. Строил в Италии, а у нас построил Успенский собор – в Московском Кремле. В Россию его пригласил наш посол Толбузин. Приехал он «на Велик день. Взял же с собою тот Аристотель сына своего, Андреем зовут, да паробка, Петрушею зовут», – процитировал папа.

– Это откуда? – спросил Володя.

– Первая Софийская летопись. Русский царь использовал его как архитектора, инженера, начальника артиллерии. После похода Ивана Третьего на Новгород Аристотель хотел вернуться в Италию, но царь не отпустил. Посадил под стражу. Далее его судьба неизвестна.

– Почему?

– В письменных источниках его имя более не упоминается. Остается только догадываться, куда он делся и что с ним произошло.

Игорь пристально посмотрел на сына:

– Зачем тебе все это понадобилось?

Володя отвернулся, взял книги и полез на стул. Молча принялся запихивать тома обратно на полку. Он малодушно надеялся, что папе надоест ждать, что он посчитает это непринципиальным. Что, не дождавшись ответа, обидится, на худой конец, и уйдет.

– Опять сны? – припечатал снизу тот.

Володя забил книги на место и задвинул стекло. Спустился на пол. Папа стоял и молча ждал ответа. Наконец Володя не выдержал и кивнул. Папа помрачнел.

– Ник прав, – улыбнулся Володя, пытаясь разрядить атмосферу. – Ты замечаешь и понимаешь больше, чем надо.

– Я вижу своего сына, – сказал Игорь. – И переживаю за него.

– Не стоит, – Володя взял стул за спинку и поволок его на место.

Ему не хотелось продолжать этот разговор. Хоть бы мама уже встала. При ней папа не станет затрагивать такие темы. Он зашел в комнату, прихватил остывший чай и побрел на кухню. Но мама до сих пор спала, а папа уже поджидал там.

– Ник переживать не станет, – заговорил он, словно продолжая начатую мысль. – Он шахматист. Все вокруг для него игра. Он видит партию и цель этой партии. А я волнуюсь за фигуру.

Это прозвучало с такой искренней, такой трепетной отеческой заботой, что Володя мгновенно взъерепенился. Захотелось прямо сейчас использовать морок, или «длинную руку», устроить папе иллюзию конца света на отдельно взятой кухне или просто засветить невидимой конечностью по лбу, только бы он понял, что Володя не пустое место, не пешка.

– Я не фигура, – медленно проговорил он, едва сдерживая порыв.

– Как знать, – папа отвел взгляд, потупился, чего прежде за ним не наблюдалось. – Мне бы очень хотелось быть в этом уверенным.

И от этих слов ярость ушла, а внутри что-то больно сжалось.