Юрий Никитин - Главный бой

Отрок вспыхнул, все ожидали крика, бешеного гнева, но правитель совладал с собой, а голос его прозвучал негромко, только в нем было доверху горечи:

— Простить?.. Да еще и не полностью? А знают ли, что не готов их простить я? Что я все помню?.. И позор изгнания, и слова, которые выкрикивали вслед?.. А здесь я — настоящий правитель. Которого чтят, которого слушают не из-за его острого меча, а потому что… потому что уважают! Идите и скажите… Нет, не надо говорить ничего из того, что говорил я. Просто расскажите, что видели. Какой город. Каков здесь народ. Какой у меня дворец и какие слуги. Просто расскажите! У меня не будет более сладкой мести.

Ковыль и Узун опустили головы. Ковыль сказал тихо:

— Мы все скажем, как ты велишь. Но… Отрок, умоляю тебя! Ты должен вернуться!

Отрок прошипел, лицо нервно дергалось:

— Почему? Скажи мне почему, или прикажу казнить тебя!

— Ты нужен нам!

— Что значит — нужен?

— Мы все поставили на кон. Если потеряем — потеряем все… Владимир разгромит наше войско. И тогда ворвется на наших плечах в нашу Степь!.. Но ты именно тот камешек, о который споткнется князь русов. Ты необходим Степи, а не тому или другому роду! Ты необходим, хан Отрок.

Он процедил сквозь сжатые зубы:

— Я давно уже не хан.

— Но ты Отрок…

— Я король Отрок, — ответил он.

— Отрок, ради всех родов и племен Степи!

— Они отреклись от меня.

— Ради наших детей и наших женщин!

— Это ваши дети, — напомнил он жестко, — и ваши женщины.

— Но они были и твоими!

— Теперь у меня эти дети, — сказал он твердо, — и эти женщины… мои. Я их взялся растить и защищать.

Ковыль продолжать умолять, в глазах были страх и отчаяние. Лицо Отрока становилось все жестче. Не сводя с них упорного взгляда, он протянул руку к столу. Ковыль и Узун обреченно смотрели, как усеянные драгоценными перстнями пальцы ухватили серебряный колокольчик. С неподвижным лицом, словно в маске, потряс колокольчиком. По залу разлился мелодичный звон.

Из потайных дверей мгновенно ворвались четверо огромных стражей. Лица горели решимостью уничтожить любого, кто посмеет вызвать неудовольствие их обожаемого правителя.

Отрок кивнул в сторону застывших степняков:

— Вывести за пределы дворца. Утром выставить за городские врата. Дать по медной монете, как подаем нищим.

Их схватили, ноги оторвались от пола, бегом пронесли к выходу. Ковыль и Узун обреченно болтались в их руках, как старые мешки со свалявшейся шерстью. Внезапно Узун закричал:

— Отрок! Ты прав, ты прав!.. Мы уходим. Но позволь тебе… подарок… которого не смогут никакие короли…

Страж пинком распахнул двери, но по знаку Отрока Узуна опустили на землю. Он сунул пальцы за пазуху. Тут же его схватили с двух сторон за кисти обеих рук. Страшась, что всадят кинжалы, он очень медленно вытащил полотняную тряпицу, ветхую, потертую, с желтыми пятнами не то лошажьей мочи, не то в потеках глины.

— Прими это… на прощанье. И… прости нас!

Когда за ними захлопнулась дверь, Отрок брезгливо, двумя пальцами, начал разворачивать сверток. Ноздри дрогнули, уловив знакомый, почти позабытый запах. Он откинул последний лоскуток. Застывшие у дверей стражи увидели, как лицо правителя дрогнуло. Это было так, словно по каменной стене пробежала трещина. Затем губы Отрока начали кривиться, словно грозный правитель старался удержаться от слез. Глаза заблестели влагой, покраснели.

Один страж прерывисто вздохнул, страдая за повелителя. Отрок быстро взглянул в их сторону, кивнул, отправил за дверь. Когда створки захлопнулись, он снова уставился на нехитрый подарок, что принес бедный степняк. От горького запаха сладко кружилась голова. В душе тревожно щемило. Он ощутил, что в глазах двоится, губы дрожат. К горлу подступил горячий ком, стало трудно дышать.

Он наклонился, всматриваясь в засохшую веточку полыни. Горький запах бедной выжженной степи, его родины, ударил в голову. В глазах защипало. Он поспешно вскинул голову, но опоздал: горячие, как расплавленная медь, слезы покатились, оставляя на щеках мокрые следы. Всхлипывание встряхнуло грудь.

Он заплакал, трудно и беззвучно, страдальчески кривя рот, как плачут не умеющие плакать мужчины.

Глава 12

Белый конь несся как огромная белая птица, что летит над самой землей. Роскошная грива и длинный хвост трепетали по ветру. Всадник в сверкающих доспехах казался Лесе огромной льдиной, такой же холодный, молчаливый, загадочный. Его синие, как лед, глаза холодно смотрели только вперед, неотрывно держа далекую линию виднокрая.

На небе ни облачка, солнце плавит небосвод, звери и птицы забились в норы и гнезда. Выйдут, когда спадет полуденная жара. Даже беззаботные кузнечики притихли. Копыта гремят как гром, комья сухой земли выбрасывает с такой силой, что однажды сшибло пролетевшую слишком близко мелкую птаху.

Степь рассекали узкие клинья леса, но, когда, соблазнившись прохладой, направляли в ту сторону коней, лесные великаны охотно придвигались, поворачивались… а за ними снова та же выжженная степь, палящее солнце, от которого не укрыться. Пыль хрустела на зубах, серыми комьями вылетала с кашлем. Наконец горло забило так, что уже она не смачивалась слюной, оставалась той же горячей пылью.

Леся чувствовала, как ее лицо покрылось маской из пота и пыли, та высохла, превратившись в твердую корку. Она старалась не поворачиваться к красавцу витязю, да не узрит такую страшилу. А у него даже конь мчится такой же сверкающий, белоснежный, как лебедь. Серебряная грива и хвост трепещут по ветру. Если едкая пыль и набилась в щели доспехов, то незаметно, а богатырь мелких неудобств не замечает. Леся из последних сил терпела зуд, на витязя посматривала с трусливой надеждой. Доспехи на герое горят как жар, даже лицо, обдуваемое встречным ветром, осталось чистым, словно только что вымыто свежей ключевой водой.

Проскочили такую же роскошную рощу. Деревья-великаны обещали густую тень, Леся рассмотрела крохотный ручеек с чистой водой. Все набиралась смелости спросить, куда они так спешат, куда торопятся…

Она вздрогнула под взглядом холодных синих глаз. Белоснежный конь ровно шел бок о бок с ее отчаянно скачущей взмыленной лошаденкой. Сам витязь окинул ее взором с головы до ног, Лесе хотелось съежиться до размеров крохотной черепашки и втянуть голову под панцирь. Тонкие крылья его носа вздрогнули пару раз, глаза вспыхнули, зычный голос прогремел как близкие раскаты грома:

— За той рощей речка. Смоем пот.

Леся попыталась вскинуть брови, но в ужасе услышала, как на лбу трещит корочка засохшей грязи.