Дом Одиссея - Клэр Норт
Менелай замер, прекратив мерить шагами зал, и впервые смотрит на нее: смотрит сквозь ее покрывало, прямо на нее, словно видит женщину, а не образ, нарисованный для него. На этот раз улыбка медленно расцветает на его лице, приподнимая уголки губ, и он отпускает Пилада, вместо этого направившись к царице Итаки. Протягивает руку. Она ее принимает. Теперь они движутся медленнее, словно он боится, что это хрупкое создание может подвернуть ногу.
– Сын моего брата – торговец, – размышляет он на ходу. – Когда я рос, мы просто брали все, что нам нужно, грабили, если приходилось, – но это в те времена. Троя – что ж, Троя собрала нас вместе. Союз царей. Принесенные клятвы. Пролитая кровь. И когда мы вернулись, я знаю, величайшим, самым заветным желанием моего брата стало то, чтобы грек снова не пошел на грека. Но эта «торговля» – даже вид делать не буду, что в моем солдатском уме найдется для этого место. Этим за меня занимаются другие: люди, которые лучше подходят для такой работы. Наверное, поэтому царь из меня ужасный.
– Ты – могущественный царь, – возражает она. – Герой.
– Я старею. – Вздох, почти жалоба. – Старик. Видишь этот живот? Слишком много мяса, старею, толстею. А когда подумаю о своем наследии, о том, что оставлю после себя… – Покачивание головой, очередной вздох. – Поэтому мне так важна семья. Моя дочь Гермиона – ты знаешь, что она была помолвлена с Орестом, еще когда они лежали в колыбели? Она должна была стать царицей Микен, но потом случилась вся эта история с сыном Ахиллеса, и все пошло наперекосяк. Мне ужасно стыдно за это, правда, но я знаю, что она всегда надеялась скрепить семейные узы на веки вечные, превратив Микены и Спарту в единое целое. Может быть, и Электра с моим Никостратом тоже… Конечно, это просто мечта старика, но… Что ж, со своими мечтами мы расстаемся в последнюю очередь, правда?
Лефтерий, капитан стражи Менелая, стоит в углу, ковыряется в зубах, расслабленно привалившись к стене с изображением Одиссея, таким образом заслоняя лицо итакийского царя, и усмехается при виде того, как работает его господин. Пенелопа – лед. Пенелопа – камень. В Спарте женщина, растившая ее как собственную дочь, брала ее за руку и шептала: «Никто, кроме тебя, не может тебе указать, что чувствовать».
На Итаке Антиклея, жена Лаэрта, мать Одиссея, в те дни, когда она еще не спилась до смерти, смотрела на свое отражение в воде и заявляла: «Никому нельзя позволять вкладывать слова в твои уста».
Антиклею обесчестили за день до того, как она стала женой Лаэрта, в отместку за грехи ее отца. На следующую ночь она сделала все, чтобы Лаэрт исполнил свой долг в супружеской постели, чтобы не возникло ни вопросов, ни проблем, ни необходимости кому-то что-то объяснять.
И вот ее невестка прогуливается рука об руку с Менелаем, царем Спарты, и, заставив себя отвернуться от усмешки Лефтерия, журчит:
– Ты прав, конечно. Конечно, ты прав. Я так старалась стать достойной своего мужа. Я не видела его почти двадцать лет, а теперь и сын мой отправился в море на поиски отца, и я… Я боюсь, что мучаю себя ложными надеждами, безрассудными мечтами. Даже когда я поверила, что свободна от них, они вернулись, чтобы мучить меня. Разве это не глупо?
Менелай нежно пожимает ее руку. Ни один мужчина не подходил к ней так близко вот уже очень-очень давно, но все в порядке. Менелай – муж Елены, царь, названый брат Одиссея. Обычные правила не распространяются на таких, как он.
– Я видел твоего сына, – говорит он, и Пенелопа едва не запинается о собственные ноги.
Он удерживает ее, даже глазом не моргнув, не сбившись с шага и не переводя дух: легкое дело, ожидаемое, предсказуемое дело.
– Юный Телемах – замечательный парень, он прибыл в Спарту в поисках новостей об отце. Ты неплохо его воспитала с учетом всех обстоятельств. Приятный сильный голос, хорошие манеры, крепкая и точная рука – по нему и не скажешь, что воспитывался женщинами! Конечно, мы не смогли ему помочь. Но просто, увидев мальчика, я расчувствовался чуть ли не до слез. Я правда скучаю по твоему мужу – мы все скучаем. Само собой, между нами были и разногласия, но, в конце концов, на Одиссея всегда можно было положиться. И мне очень жаль, что мы не смогли сообщить твоему сыну лучших новостей – никаких новостей, я имею в виду. Плохих – тоже. Просто никаких новостей о твоем муже.
Тело Пенелопы двигается, и она – в нем, на данный момент этого достаточно. Соломенная шея с трудом удерживает кивающую голову из свинца.
– Понимаю, – выдыхает она. – И это было… недавно?
– Не прошло и пяти лун.
– Пять лун. Да. Благодарю тебя. Я рада, что… Отрадно знать, что Телемах в порядке. Благодарю.
Он останавливается так внезапно, что Пенелопа едва не врезается в него, когда он поворачивается, чтобы взять обе ее руки в свои. Смотрит сквозь покрывало прямо в глаза, сжимает ее пальцы своими, кланяется.
– Я брат твоего мужа, – заявляет он. – И Итака всегда будет под моей защитой.
Затем целует ее пальцы.
Губы к коже.
Влажный след от его рта ощущается даже после его ухода. Это самое чувственное действие, совершенное мужчиной по отношению к ней за последние двадцать лет, и, наконец добравшись до своей комнаты, Пенелопа трижды моет руки и меняет платье.
Глава 16
Пир.
Менелай привез собственное вино.
Это возмутительно, настоящее оскорбление! Ни один хозяин и подумать не может о том, чтобы позволить гостю принести чашу с питьем или блюдо с едой к пиршественному столу. Это нарушение самых священных традиций их земли, просто невообразимо. Но Менелай – не обычный гость, а Пенелопа, что ж, она…
– Ты прошла через столько бед, через столько невзгод, сколько не должно встречаться на пути ни одной женщины, – увещевает Менелай, пока его слуги вносят амфоры с кораблей в зал. – Совсем одна, без мужа, без защиты мужчины, и я бросил тебя. Да, бросил – не спорь! Не желаю слышать ни слова, я бросил тебя, подвел Одиссея, подвел моего кровного брата, позволив его жене страдать на этой скале столько лет, а ведь ты еще и спартанская царевна. Даже все вино из виноградников Лаконии не позволит заслужить твое прощение, а потому, дорогая сестра, я должен загладить вину. Должен. Если ты откажешь мне в этом – значит, проклянешь. Я позабочусь о том, чтобы западными островами больше не пренебрегали. Позабочусь, чтобы ты была под надлежащим присмотром.
Вино очень крепкое, даже разбавленное водой, и за его сладостью прячется отчетливый терпкий привкус кислинки.
Эос шепчет на ухо Пенелопе, наполняя ее кубок:
– Спартанские солдаты расходятся по острову.
– Они причинили кому-нибудь вред?
– Нет пока.
– Отправь сообщение Приене. Скажи женщинам спрятать свои копья и луки.
Барды в зале тоже из спартанцев.
– Лучшие, лучшие во всей Греции! – объясняет Менелай в ответ на тихий вздох Пенелопы, скрывающий вспышку негодования, оттого что ее музыкантов заменили. – Я привез их из Афин, они играют такую музыку, самую прекрасную музыку, которую тебе доводилось слышать. Не хочу оскорбить ваших местных ребят, конечно, но ты должна это услышать – и если только тебе не понравится, я тут же велю их всех утопить, без возражений, клянусь!
Менелай поклялся. Очевидно, все так и будет. Они слушают, как поют барды из Афин, спасая свою жизнь, и Пенелопа понимает, что ее обыграли. Клитемнестра заявила бы, что музыка совершенно ужасна, лишь бы настоять на своем, и гордо стояла бы на причале, с которого мужчины с привязанными к ногам камнями отправились бы на дно морское. Но Клитемнестра мертва, убита за то, что так походила на мужчину, а Пенелопа не может избавиться от мысли, как неудобно будет после отбытия спартанцев вылавливать
