Кэтрин Куртц - Адепт

Тема утешения сменилась гимном Вогана Уильямса на слова средневекового поэта Бьянко да Сиены:

Любовь, с небес снизойди,Душой мою душу найди,Душою ко мне придиВ сияньи зари рассветной…

Знакомые слова и мелодия успокоили Перегрина, и он нашел в себе силы присоединиться к хору прихожан. Рядом с ним вторил хору гулкий бас Адама, полный глубины и скрытой страсти. Смесь преклонения и гордости в его фигуре напомнила Перегрину изваяние воина-крестоносца, которое ему довелось как-то видеть в одной из часовен в Провансе. Темные глаза светились внутренним огнем, словно отражали свет скрытого зрения. Перегрину вдруг припомнился первый набросок, который он сделал с Адама, — неужели это было меньше недели назад?

Гимн закончился, но, к несказанному облегчению Перегрина, все последующие молитвы продолжали говорить лишь о свете и превосходстве.

— Говорю вам тайну, — вещал викарий словами святого Павла. — Не все мы умрем, но все изменимся…

Адам еще по пути сюда сказал ему, что леди Лора сама выбрала слова службы. Она знала, что скоро умрет — у нее было довольно времени подготовиться к этому, — и выбрала слова утешения с той же тщательностью, с какой прожила всю свою жизнь, щадя чувства тех, кого любила и кого оставила на этой земле. Адам был одним из немногих, кто знал, что она умирает. Интересно, подумал Перегрин, многим ли из того, что было ему известно, делился он с леди Лорой в ее последние дни?

Вперед вышел старший сын леди Лоры и кратко, но с чувством поведал о жизни своей матери, о том, что она любила, попрощавшись с ней от всей семьи. Потом, к удивлению Перегрина, на кафедру поднялся Адам Синклер и достал из кармана листок бумаги.

— Мне посчастливилось много лет быть знакомым с леди Лорой, ощущать на себе ее веру и душевную теплоту, — начал он. — Лорд Кинтул попросил меня поделиться с вами этими строками, одними из ее любимых. Они взяты из последней главы повести Томаса Вулфа под названием “Тебе не вернуться домой”.

Он опустил взгляд на листок и начал медленно читать, но Перегрину сразу стало ясно, что никакие подсказки из текста ему не нужны.

В ночи мне прозвучала чья-то речь,Сжигая слабый свет во тьме беззвездной.Мне сказано: ты должен умереть,Но где, когда — покуда неизвестно!О, мне говорили:“Покинь родной свой край — для света знанья,Покинь и жизнь свою — для жизни высшей,Покинь друзей — для дружбы-созиданья,Чтоб землю обрести, что дома ближе -Край мощи и силы!Гробницы мира будут обретены, -Вовне сознанья муки обреченной”.Так вихрь шептал, так реки мне твердили.

— Нам будет не хватать вас, Лора, — тихо договорил Адам в наступившей тишине. — Но мы желаем вам покоиться с миром и простимся с вами со всей нашей любовью и благословением.

Эти слова тронули Перегрина до глубины души, и он не сомневался в том. что не у него одного на глаза навернулись слезы. Но пока Адам возвращался на свое место, он вдруг понял, что боль его отступила, а вместе с ней отступило и чувство вины за то, что он, пусть и невольно, мог ускорить смерть леди Лоры. Напротив — теперь он знал это наверняка, хотя не испытывал от этого ни гордости, ни ложной скромности, — его работа над портретом леди Лоры в последние недели ее жизни доставила ей радость и удовольствие.

Осознав это, он понял и то, что может теперь сказать ей “прощай” от всего сердца. Теперь он был так же спокоен, как был возбужден совсем недавно. Он знал, что ему будет не хватать ее, но оставшаяся еще в его душе горечь относится к нему, но не к ней.

И все же, когда викарий попросил всех преклонить колени для благословения, Перегрин даже обрадовался тому, что прощания у могилы не будет. Он понимал, что леди Лоре это уже все равно, но ему все еще было не по себе при мысли о том, что кого-то близкого могут зарыть в землю. После службы ее должны были положить в фамильный склеп под центральным нефом церкви, где ей предстояло спать вечным сном в окружении предыдущих поколений Кинтулов и их жен. Она гордилась своей родословной; такое общество должно было ей понравиться.

Молитва закончилась, паства встала. Мелодию гимна, завершающего службу, написал Михаэль Преториус, слова принадлежали святому Амброзу:

Господнею Славою мы спасены -Тобою, чей свет нам из Света мерцает.Свет Света, сиянье предвечной весны,Суть Дня, что нам дни озаряет…

Избавившись от чувства вины и смятения, сопровождавших его со времени работы над портретом и видений умирающей леди Лоры, Перегрин открыл свою душу словам епископа, жившего в тринадцатом веке. Одновременно с этим он начал различать в хоре прихожан отдельные голоса. Почти неосознанно он позволил взгляду пройтись по лицам поющих. То, что он увидел, произвело на него глубокое впечатление.

Пронзительный тенор, доносившийся откуда-то из передних рядов, как выяснилось, принадлежал худому юноше с хитрым лисьим личиком. Перегрин встречался с ним раньше. Он приходился леди Лоре дальним родственником и присутствовал здесь, должно быть, только в надежде на небольшую долю наследства. Контрастировавший с ним резкий, немузыкальный баритон из задних рядов принадлежал пожилому шоферу леди Лоры, стоически принимавшему то, что он не в силах был изменить.

А потом для Перегрина словно исчезли все голоса, оставив только один: серебряное чистое сопрано, возносящееся к небу, словно песнь жаворонка. Голос был женский, но столь высокий и чистый, что напоминал голос ребенка, пронзительная ясность мешалась в нем с искренней скорбью. Певица находилась где-то слева и спереди Перегрина, среди родственников покойной. Он нетерпеливо всмотрелся в стоящих там людей. Спустя мгновение он увидел ее: крайнюю слева, почти у самой северной стены.

Она стояла в луче света от витража, расположенного чуть выше ее левого плеча. Зачесанные назад волосы были светло-золотыми, с рыжеватым оттенком. Четко очерченный профиль напоминал мадонну Боттичелли; на щеках под опущенными ресницами блестели дорожки слез.

Возможно, чувства Перегрина обострились от сострадания, ибо сердце его тотчас устремилось к ней. Он сомневался, что она находится в прямом родстве с леди Лорой, и все же скорбь ее была искренней и глубокой, как у дочери. Очарованный ее красотой, он присмотрелся к ней внимательнее — и был тронут, разглядев благородную мягкость ее духа.

“Кто это?” — гадал он.

Прощальный гимн завершился торжественным “Аминь”. Почтительно помедлив с минуту, прихожане начали группами выходить. Семья Кинтул направилась в боковую дверь: девушка с лицом скорбящей мадонны вышла с ними, но держась чуть в стороне. Перегрин следил за ней взглядом, пока она не скрылась за дверью; он опомнился только тогда, когда Адам тронул его за локоть.