Анна Оуэн - Стальное зеркало

Его Светлость очень хорошо ладит с младшими, а италийская, толедская и даже аурелианская армейская молодежь уже ходит за ним хвостом. Подражают, напрашиваются, пытаются перещеголять друг друга в храбрости. И пока не выслужатся, не удостоятся внимания — не понимают, что состязаются за право сунуть голову в капкан. Потому что отличившихся будут гонять в хвост и в гриву, спать они будут в седле и обедать во сне. Так, впрочем, и надо, а недовольных пока не нашлось. Да и пилюли всем золотят и расписывают по вкусу — кому похвалу, кому награду. И дело — по умениям и талантам и с запасом на рост. Не взгляд, а аптекарские весы: сразу видит, кто чего стоит, кого куда приставить.

Штаб он тоже уже объездил — и тех, кого оставил коннетабль, и толедцев, и явившихся с полуострова соотечественников… или толедцы ему ближе, Мартен так и не разобрал. Какие-то они все ни то, ни се, особенно де Монкада. Сам себя считает толедцем, а рот откроет — ромей как есть. Все одно — подчиняются, даже слушаются. Делабарта этот фокус никак понять не мог: порой господин генерал такое выдумает, впору его в мешок и в прохладную комнату, чтобы остыл — а не волокут же, исполняют. Может быть, дело в том, что потом оказывается — не безумие, и даже как-то удивительно легко обошлось. Раз решили: провалится затея с треском, тут-то мы этому необстрелянному все и выскажем, другой ждали, третий надеялись — и привыкли: не проваливается.

Допрыгается же господин генерал с этой привычкой, что все получается… хотя отступает он, где надо, легко — вот как сейчас. Нет — так нет, и никакой толедской спеси «как это мне, великому, перечить посмели?!». Не то что некоторые. Адмирала де Сандовала сняли со скалистого островка, где он сидел трое суток без воды и питья с еще четырьмя выбравшимися — сидел и все три дня об одном думал: если Господь явно встал на сторону еретиков, так неужели у него, у адмирала, вера не истинная? По коему поводу и пребывал в полном упадке и раздрае, а через неделю оклемался — и все по-прежнему. На хромой козе не подъедешь. Мы, говорит, дадим достойный отпор презренным еретикам — и каждое слово как по камню высекает. Он-то, конечно, даст, сидючи в штабе и раздавая непрошенные указания… Но Его Светлость и с адмиралом ладит. Сделает лицо зеркалом, вылитый де Сандовал, да и платье у обоих черное — и тоже долотом по скрижалям, только пыль летит…

Тамариск, солерост, луговик. Хоть пиши стихи, хоть суши гербарии, а смотреть нужно, потому что это здешние стены и здешняя брусчатка. Надежней надежного скажет, куда можно ставить ногу, куда нельзя. Камарго. Солончаки, тростниковые болота, илистые болота. Встал не туда, до страшного суда не найдут. И нельзя узнать, запомнить как свои городские кварталы — Рона несет ил каждый день, море дышит в спину, а прошлый шторм половину песчаных банок посмывал, новые в другом месте нарастил — даже местные рыбаки сейчас в дельте с дороги сбиваются, так все перекорежило. Правда и арелатцам не повезло. Ищи теперь безопасные пути через все это месиво.

Здесь воевать никому сроду в голову не приходило. Но если никому не приходило, значит, генералу де Рубо запросто может прийти. Решил же новый коннетабль перетащить войска чуть выше устья, и они сумели пробраться через болота — да и переправились бы, если б не буря. Но даже де Рубо не сунется сюда без разведки — никто не сунется, это уже не авантюра, просто самоубийство, у нас по обе стороны шалопаи, но не безумцы. С севера, где пройти легко, де Рубо ждут, там все укреплено. Можно проломиться силой, конечно — и на этот счет все подготовлено: куда отступать, где держаться, куда уводить, чтобы дать бой. А вот болота — та территория, где можно и поиграть на удачу.

Вот и шныряют по обе стороны устья Большой Роны подозрительные рыбаки. Половина, надо сказать, наша.

С малой силой сюда уже совались. И мы, и они. А большую держать здесь — смысла нет. Даже в сезон штормов тут — и комары, и гнилая лихорадка. Нет. Лагеря — в Святых Мариях Морских, в Эг Морте, в бенедиктинских аббатствах по берегу. Там, где можно дышать, где есть свежая вода, где соль не набивается повсюду. А вот как обнаружился кто… вот тут его ближайшие и встретят, будто всегда тут стояли. Благо, время на то, чтобы подготовить встречу, есть. Им через солончаки и болота, а нам по твердой земле.

Луна над здешними болотами — если смотреть, то только через плечо. Зеленая, покойничья. И все красит в тот же цвет. Песок болотной гнилью отливает, солончаки — словно сыр с плесенью, тростник, уже высохший, желто-хрупкий, тоже вдруг зазеленел, только нехорошо, светлячковым светом. Расстояния в этой зелени всех тонов путаются, то кажется, что до очередного солончака рукой подать, а потом лошадиные шаги устаешь считать, а то думаешь, что кривое мертвое деревце далеко, да еще на холме, дивишься, откуда тут вдруг холмы, и тут за него едва не цепляешься. И туман поверх всего — негустой, светящийся. Нехорошее место, и ночь нехорошая — немудрено, что про нечисть рассказывают. Самая подходящая для нее пора, да и место лучше не придумаешь.

Нечисть рядом едет тихо. И чем ему его лузитанец не нравится, всем хороший конь — быстрый, выносливый, послушный, в бою злой? Силы в нем той нет, что в этой фризской заразе, ну так зато, где этот как по ромской дороге пройдет, Шерл уже под ноги смотрит, чтоб не увязнуть.

В прошлый раз, на растущей луне, эта нечисть взялась спорить, что по самому краю берега, над водой, можно проскакать галопом — и проскакал, разумеется. Хоть там омуты, коряги, ямины… Конь вороной, камзол и плащ у всадника черные, плащ за спиной стелется… ночь ясная была, если на том берегу видели, понятно, откуда рассказы. Потом оказалось — тропочка там вдоль воды, хорошо утоптанная, Камарго-то не пустой, все-таки — быки, лошади. Тут желающих повторить трюк оказалось больше. Тоже, наверное, смотрелось — сначала черный всадник, потом разнопестрая компания с гиканьем — дикая охота, что ли? Деморализация, в общем, как она есть.

Шею свернут себе — и будет с нашей стороны полная потеря морали, в смысле боевого духа, а так пока выходит только полная потеря морали, в смысле совести.

Но этой ночью мы тихо. Этой ночью мы не себя показать, а на людей посмотреть. А лошадьми здесь никого не спугнешь — их тут стада бродят. И нужно еще смотреть внимательно, чтобы клейменых не напугать, не подстрелить и не прихватывать: с местными жителями ссориться нельзя.

Ночь вытворяла со звуками что-то непотребное. К обычным, ночным — птица вскрикнет, лошадь заржет, пастушья собака залает — примешивался тихий дробный стук. Словно за отрядом ехал еще один. Оглядываешься — нет никого, разворачиваешься в седле — опять кажется: сзади. Разбудили настоящую нечисть, подумал Мартен, глядя через плечо на луну. Доигрались. Заманит сейчас в болото, поминай как звали.