Николай Басов - Магия Неведомого

Гонория делала вид, что прибирает в его комнатухе, хотя просто шаталась от стены до стены и ворчала:

– У других-то вон мужик как мужик, дело какое-нибудь ведет, монеты в дом приносит, а ты?

Берит отвернулся лицом к стене, дряхлой, выщербленной, едва прикрытой дурацким, объеденным молью ковриком, только чтобы мордой совсем уж в кирпичи не упираться. А женщина все талдычила:

– Вот Шасля был тоже дурак дураком, а поди ж ты, завел себе кралю, переселился, чтобы с вами, старыми дружками, не встречаться, сейчас в порту какие-то мешки считает, ящики, бочки разные… Говорит, на это можно жить, и краля его недавно новые башмаки справила, со шнуровкой почти до колена.

– Где справила? – хриплым со сна голосом пробурчал Берит. – У Жуха-старьевщика? Тоже мне обнова, он с этих башмаков, поди, и грязь не счистил.

– Так для нее-то – обнова! – почти со слезами в голосе заявила Гонория. – А от тебя – что? Одно только и слышу: вот случится куш, уж тогда я тебя приодену, уж тогда тебе достанется… Как же, жди, достанется от такого. – Она наконец-то замерла посередине комнаты, еще разок осмотрелась. – У самого рубашка стираная-перестираная. Штаны – заплата на заплате, и все одно от тебя никакого проку… Вот выгоню, тогда поймешь, бездельник, каково тебя кормить-поить задарма.

И все же она не уходила. А ведь где-то там внизу, в подвальчике, ждала ее работа, получила заказ от тех, кто может позволить себе новую одежду. Она-то в свое время от матери сумела ремесло получить, шила и перешивала все, что только ей приносили. Чаще, разумеется, это была уже давным-давно не новая одежда, которой просто нужно было хоть какую-то видимость придать, но случались и хорошие заказы, как от того же Жуха-старьевщика. Но это случалось все реже, к сожалению.

Гонория чего-то ждала, а это внушало опасение. Что-то она еще хотела сказать, вот только либо не решалась, либо ей хотелось его еще помучить неизвестностью. Он перевернулся к ней, спросил, хмуро глядя на ее преждевременно расползшуюся фигуру, на ее нечесаные волосы, на ее блеклое, когда-то васильковое платье, ныне ставшее серым от плохого мыла и слишком долгой носки.

– Ты скажи все ж, – попросил он, – что случилось?

Она еще похмурилась, наконец сдалась:

– Падан тебя требует. Приходили, сказали, мол, как только стемнеет, чтобы был. – Она уже внимательно на него смотрела. – Ты пойдешь?

Вот это было скверно. Обычно Берит по прозвищу Гиена обходился сам по себе, иногда в дом к какой-нибудь одинокой старухе залезет, иногда на рынке возле порта что-то прихватит, иногда просто дуркой у кого-нибудь из деревенских выманит, а тем-то долго оставаться в городе не с руки, у них свои дела и заботы, в их деревнях да на хуторах. Вот и получается, что помаются они, когда поймут, что их кинули, потолкуться еще на рынке да и отваливают домой, кляня всех городских на чем свет стоит. А он может тогда снова на рынок заявиться – свои-то не выдадут, за это можно и схлопотать, если сболтнешь лишнего, от кого-нибудь из молодых, из воровской солидарности.

С серьезными ребятами, такими, как Падан, Берит старался не связываться. Не хотелось бока подставлять и рисковать, а в том промысле, какой себе Падан облюбовал – воровство в порту, и уже не кусочничая, а по-серьезному, – за настоящий портовый хабар всякое могло выйти, и ребятам половчее Гиены случалось нарваться или даже всплыть со вспоротым брюхом в бухте.

Но как ни отмазывайся от Падана, как ни бегай, а все же он все знает и сумеет, если надо… пригласить к себе, вот как сейчас.

О-хо-хо, и без того настроение было – не до смехунчиков с Гонорией, а тут еще Падан проявился. Берит сел в кровати, поправил волосы, что за ушами как-то неприятно заламывались, когда он спал.

– Ну и видок у тебя, – неожиданно прыснула Гонория. – И как я с таким чучелом связалась?

Берит и без ее подковырок знал, что не красавец. Что поделаешь, гоблинского в нем много, а уши остренькие, как у эльфов рисуют на вывесках перед их же, эльфийскими, лавочками. Зато клыки и морда узкая да острая, челюсти сильные, он ими любую кость может перекусить, ну почти любую… Конечно, у орка не особенно перекусишь и у циклопа тоже, тролля опять же кусать не рекомендуется… а в остальном зубы – загляденье. И болеть, как у прочих иных, никогда не болят.

Сама-то Гонория тоже не лишена примеси от гоблинов, и морда немного чумкой попорчена, рябая мордочка-то, особенно слева сбоку, где волос почти нет почему-то, а может, потому и нет, что чумкой в детстве переболела. Но она, во-первых, женщина, а они во всех племенах как-то нежнее и округлее, а во-вторых, в ней очень уж чувствительность проявляется, недаром она и белошвейкой стала. Хотя не вполне… Все же швеей, скорее. Белошвейки, говорят, за иную рубашку чуть не до трех сребреников получают, а те, что с кружевами обращаться умеют, и до полукроны золотой. Но чтобы такие деньги зашибать, нужно жить в другом квартале и с Паданом да с Беритом Гиеной не знаться, тогда к тебе и богатейчики разные обращаться захотят.

– Так пойдешь, что ли? – спросила она уже сердито. – А то ведь они-то на меня же насядут, и что мне им отвечать?

– Да пойду я, куда денусь, – отозвался Берит, и тогда Гонория ушла, хлопнув дверью.

Берит натянул штаны, вправил рубаху. И чего она-то на рубаху напустилась, хорошая еще, даже на локтях заплаты есть. И ремешек поясной тоже крепенький, он его, правда, давно уже спер, со сбруи у какого-то олуха срезал, да так ловко, что и железную пряжку прихватил, вот и ремень у него получился… А без ремня ему было трудновато, потому что такие дни иной раз случались, что живот от голода раздувало, тогда его можно было чуток подправить. Гонория-то хоть и кормила его, но тоже – не каждый день, если сама без работы сидела.

Он подошел к окошку. Маленькое это было окошко и низкое, Бериту до бровей только-то доходило, но из него было видно море, пусть не все, но краешек залива виднелся вполне. Сам-то порт, конечно, в стороне оставался, с его кораблями, мачтами, парусами, шумом, гамом, толпами моряков, буйством всяких товаров, привезенных из дальних стран, и со шпилем главной портовой церкви, что на колокольне чуток покосился, когда в него молния в прошлом году шарахнула. Но колоколенка устояла, а это значило, что и шпиль со временем поправят, когда церковники соберут деньжат, получая сколько-то с каждого из кораблей, что в порт заходят. А как же иначе? Морякам есть в чем каяться и за кого молиться, может, еще поболе, чем у тех, кто на берегу обитает.

Разное думал Берит и об этом городе, в котором жил, почитай, всю жизнь, и о тех, с кем приходилось мириться тут, но все же покидать его не хотел. Привык, наверное, к городу этому… Под названием Береговая Кость, или просто – Кость. И не представлял, каково это – пуститься в путь, отправиться в никуда, в дальние земли или по далеким морям, где самые опытные купцы и капитаны путей не знают. И каково это – видеть новые лица? Может, и такие, от которых кровь в жилах стынет, от которых иного и ждать не приходится, кроме как меч в брюхо или нож под лопатку получить. Или просто – петлю на шею да на ближний сук… Нет, оставлять Кость Берит не хотел, лишь подумав об этом, он испытывал тяжесть в животе, и перед глазами становилось темно.