Не все мухи попадают в Ад - Владимир Сыров

Его бровь дёргается — не ожидал такого ответа. Линейка со звонком падает на пол.

— Заткнись, сопляк! — но в голосе уже меньше уверенности. — Ты этот... новенький, который с Пылаевым дружит.

Интересно. Смещение фокуса с ситуации на личность. Классический приём перевода диалога в конфронтацию.

Делаю микро-паузу, ровно три секунды — достаточное время, чтобы снизить накал.

— Если вопрос в Антоне, может, обсудим это спокойно? — специально опускаю взгляд на секунду — жест подчинения, но корпус остаётся напряжённым. — Конкретно что он сделал?

Его лицо искажается, но теперь я вижу главное — в агрессии больше театральности, чем реальной угрозы. Он начинает монолог, и это хорошо: словесный поток снижает физическую агрессивность.

— Он брат этого маразматика! Этот задохлик...Он идиот! — голос срывается на фальцет, пальцы непроизвольно сжимаются-разжимаются.

Эмоциональная нестабильность. Отличная почва для манипуляции.

— Значит, проблема не со мной, — мягко констатирую, делая полшага назад — не от страха, а чтобы увеличить дистанцию для его успокоения. — Может, я смогу помочь?

Его зрачки резко сужаются — попал в точку. Теперь главное не переиграть...

Я мысленно фиксирую паттерн поведения - классический случай компенсаторной агрессии. Неудачник, проецирующий свои неудачи на окружающих.

Как предсказуемо.

Делаю расчетливую паузу перед ответом, позволяя напряжению немного рассеяться. Когда говорю, специально слегка опускаю тон голоса - это подсознательно воспринимается как доминантная позиция:

— Может, он просто... действует согласно своему воспитанию? — формулирую максимально нейтрально, но с лёгким акцентом на последнем слове.

Его реакция мгновенна - шаг вперёд, сжатые кулаки. Но я уже заметил главное - браслет на его запястье начал пульсировать тусклым красным светом. Система мониторинга агрессии активирована.

Оказывается, и такая тоже есть.

В голове молниеносно проносится анализ:

Физическое преимущество - на его стороне. Правовое - на моей. Эмоциональное состояние - он на грани срыва

Использую технику контролируемой эскалации:

— Кирилл, — произношу чётко, делая акцент на имени, которое все-таки смог вспомнить (личное обращение снижает уровень абстрактной агрессии), — ты же умный парень. Прекрасно понимаешь, что драка приведет к автоматическому наказанию через систему мониторинга.

Он замирает, и я вижу, как в его глазах мелькает момент осознания.

Попал.

Но нельзя останавливаться - нужно закрепить эффект.

— Я просто наблюдательный, — добавляю с лёгкой усмешкой. — Но ирония в том... — делаю театральную паузу, — что ты злишься на кого-то там, кто сильнее физически, сильнее в магии. На того, кто способен дать тебе отпор, а сейчас сомневаешься, стоит ли связываться с восьмилеткой.

Его лицо вспыхивает - попал в болевую точку. Но теперь это уже не слепая ярость, а осознанное унижение.

Идеально.

В этот момент замечаю важные события с ним.

Его браслет мигает чаще, но не переходит в тревожный режим.

Плечи непроизвольно опускаются - признак снижения агрессии.

Взгляд на мгновение отводится в сторону - разрастается внутренний конфликт.

Я готовлюсь к следующему вербальному ходу, держа в уме несколько возможных сценариев развития событий...

Его лицо пылает яростью, но за этой вспышкой я вижу нечто более хрупкое и глубокое — страх. Не за себя, нет. Страх потерять контроль, потерять лицо перед другими, перед собой. Что странно, раз в комнате мы одни.

Страх перед собой – признать, что восьмилетний пацан с насмешкой в глазах смог его довести. Его рука дёргается в странном, почти болезненном жесте — то сжимается в кулак, то отдёргивается, будто он спорит сам с собой и оба участника спора проигрывают.

"Именно так, сожри его", — мелькает у меня в голове.

Я ловлю момент, когда внутри Кирилла что-то рвётся. Гордость поднимается выше рассудка, давит на всё остальное, как горячий пар в закрытом чайнике. Я опускаю взгляд — не слишком резко, чтобы не сбить его с толку, но достаточно, чтобы дать повод. Усмешка на губах — едва уловимая, почти случайная, но она делает своё дело.

— Давай же, — шепчу, как будто устал, как будто предлагаю. — Покажи всем, как ты умеешь решать проблемы.

Кулак летит. По дуге, широким, нелепо предсказуемым движением, как в плохом индийском боевике. Я пытаюсь уйти вбок, но опаздываю — не кулак, левая рука вцепляется в ворот куртки и дёргает меня с силой. Ткань трещит, и меня швыряют на кровать. Металлическая спинка больно впивается в плечо, будто напоминая о реальности происходящих событий. Но я не задерживаюсь, перекатываюсь и разворачиваюсь, пока он ещё не понял, что потерял инициативу.

Он идёт на меня, уже с фразой на губах — наверное, собирается сказать что-то пафосное, может быть, обидное — но подушка, которую я бросаю с упреждением, влетает ему прямо в лицо. Этого хватает: на полсекунды он теряет контроль над ситуацией. Достаточно.

Я подскакиваю, хватаю его за руку и, не раздумывая, кусаю. Ну а что?

Надо же…

Сожрать.

Кусаю не как ребёнок в истерике, а точно, намеренно, в мягкое место под косточкой запястья — туда, где боль простреливает всю конечность. Он дёргается, и мы вместе падаем на пол.

Кирилл оказывается сверху. Его кулак врезается мне в бок — тупо, тяжело, как удар мешком с песком. Из лёгких вырывается воздух, но в тот же момент моё колено находит цель — бедро, чуть сбоку от паха, там, где проходит нерв. Судорога. Он сжимается, и я получаю секунду, чтобы перевести дыхание.

Мы катаемся по полу, как два злых котёнка, пинающихся в пыли. Его пальцы тянутся к моей шее, но это не настоящая попытка задушить — скорее, демонстрация, угроза. В ответ я царапаю его — не сильно, но так, чтобы боль щипала кожу.

И вдруг — рывок за волосы. Сильный. Я не ожидал. Настоящая, жгучая боль вспыхивает в черепе, глаза темнеют на миг,