Анна Оуэн - Стальное зеркало

Капитан Корелла в этом деятельно соучаствовал.

— Крольчатина в имбирном соусе! — заявлял он, пристально присмотревшись и принюхавшись к выловленной из серебряной миски добыче.

— От соуса неотделима?

— Никаким образом… — усмехался толедец, укладывая себе на тарелку изрядный кусок.

— Боюсь, что не смогу принять эту почтенную даму, поскольку не желаю видеть ее супруга.

— Котлеты. С белым соусом… и черным перцем.

— А по виду — груши… — обвалянные в хлебных крошках румяные котлеты и впрямь вылеплены в форме груш, да еще и обжарены до золотистого цвета. — Жаль, что эти фрукты так двуличны. Я не могу им доверять.

— Телячий язык с пюре из каштанов.

Герцог с некоторым интересом косился на содержимое глубокого подноса, обнаруживал наличие очередной подливы и множества не угадываемых с первого взгляда составных частей блюда, и отрицательно качал головой.

— Сыр, — проявлял милосердие дон Мигель. — Просто сыр с зеленью… и отварные овощи.

— Вы уверены, что они ни за кого себя не выдают?

— Вполне, Ваша Светлость.

— Я их приму…

Герарди несказанно радовало, что все эти завтраки проходили в совершенно свободной обстановке. Еще по дороге герцог, видимо, подметил, что секретарь невольно косится на поднос с письмами, которые доставил догнавший посольство курьер, и молча кивнул на почту — читайте, мол. Несколькими днями позже Агапито услышал добродушное замечание «я предпочитаю завтракать сыром и хлебом, а вы — свежими новостями», и очень удивился: герцог не только угадал, но и совершенно точно сформулировал то, что сам секретарь так коротко и внятно изложить бы не смог. Так что теперь по «утрам» каждый за столом проводил время с удовольствием: Герарди читал письма, де Корелла с аппетитом укладывал в себя добрую половину поданного на троих завтрака — и куда только что девалось, толедец был крепким, но стройным, а Его Светлость больше развлекался новостями и шутками, чем собственно пищей.

Остальные члены посольства к завтраку обычно не допускались: герцог то ли в шутку, то ли всерьез говорил, что они портят ему аппетит; что уж там портить-то, вздыхал Герарди. Исключение иногда составляли Гаспаре Торелла, медик, и кардинал делла Ровере — но и эти не слишком часто. При кардинале беседы обычно прекращались или делались очень, очень сухими и деловыми. К несчастью, делла Ровере стремился заполнить тишину рассуждениями и проповедями, от которых и у секретаря пропадал аппетит. Даже к новостям.

Агапито, совершенно неожиданно для себя оказавшийся в ближайшем кругу Его Светлости поначалу чувствовал себя несколько неловко: должность секретаря посольства предполагала тесное взаимодействие с послом, но порой ему казалось, что его измерили, взвесили, оценили, признали годным подойти намного ближе — и забыли о том прямо сообщить.

И сама поездка в Орлеан, и должность были весьма почетными, но Герарди несколько опасался Чезаре Корво — и сам не мог бы объяснить, почему, в чем дело. В сыне Его Святейшества Александра VI чувствовалось нечто одновременно и привлекательное, и опасное, а, может быть, привлекательное именно опасностью — но что именно? Секретарь не мог пока этого понять. В обращении герцог был очень прост и неизменно вежлив, на мелкие промахи не обращал внимания, любые советы и рекомендации воспринимал крайне благосклонно… сплошное удовольствие служить подобному человеку. И если не думать о том, что ему — всего двадцать три, что характер семьи Корво известен всем италийским землям, всему Толедо, и отнюдь не своей сдержанностью, что о самом любезном молодом человеке говорили… разное, то можно было бы и не волноваться; не думать не получалось.

После завтрака де Корелла распрощался и ушел, сославшись на необходимость «пасти наших баранов» — два десятка свитских молодых людей и впрямь нуждались в ежедневном присмотре, хотя ничего выдающегося они пока еще натворить не успели, но большую часть из них Герарди считал балластом, взятым на борт не без пользы, но никакой ценности не имеющим — и был уверен, что Его Светлость относится к многочисленным спутникам ровно так же. Некоторые же из них, тот же Орсини, особо нуждались в постоянном пригляде. Пока что красавчик Джанджордано напропалую старался быть полезным, но никто ему верить не собирался, а дон Мигель — особенно.

— Я желаю услышать о каледонцах, — герцог вытянулся в кресле, закинул руки за голову.

Агапито уже подметил, что настроение Корво, конечно, с погрешностью, но можно определить по принимаемым позам. Если посол, даже когда его не видят и не могут увидеть посторонние, сидит прямо и строго выпрямив спину — значит, очень сильно чем-то недоволен, а если, как сейчас, устроился вольно, этакий нежащийся на солнце гепард — все в порядке.

— О Каледонии, Ваша Светлость, рассказать довольно затруднительно. Почему? — поймал секретарь удивленный взгляд. — Ваша Светлость, вы можете, не прибегая к непристойным выражениям и сложной жестикуляции, описать взаимоотношения вашего семейства с семейством Орсини за последние двадцать лет?

Человек в кресле коротко рассмеялся и кивнул, подтверждая, что в заданных рамках был бы совершенно беспомощен.

— А теперь представьте себе, — продолжил Агапито, — что этих семейств пятьдесят, а смена позиций происходит примерно раз в три-пять месяцев. И никто не ждет иного.

Вот например, лорд-протектор, Мерей, незаконный сын покойного короля — знаете, как он получил свой нынешний титул и земли? Несколько лет назад он был просто Джеймсом Стюартом. И вот, представьте, в один прекрасный день, выплывает на свет Божий его письмо к первому министру соседней Альбы, где Джеймс Стюарт выражает всяческое желание быть слугой Ее альбийского Величества в обмен на должности, земли и поддержку… тамошней гнусной ереси. Письму верят — Джеймс Стюарт уже довольно давно смотрел в альбийский лес. Смех в том, что на деле написать его он никак не мог — послано оно якобы было из Дун Эйдина в конце апреля… только самого Стюарта в Дун Эйдине в это время не было. Он как раз тайно ездил на встречу с представителем того самого первого министра, и они на этой встрече не договорились, а верней сказать — разругались вдрызг. О чем к моменту появления письма, королева-регентша знала уже из трех источников.

Его Светлость повел головой, видимо, пытаясь уложить все элементы интриги на одной плоскости.

— Узнав о письме, Джеймс Стюарт возмутился — он, видите ли, решил, что это его альбийские недосоюзники пытаются загнать в безвыходное положение, выставив изменником. Королева-регентша, удивительно умная женщина, тут же заявила, что письмо — подделка и клевета, а Джеймс Стюарт — верный слуга короны, а за понесенный на этой службе ущерб она награждает его землями и титулом. И стал Джеймс Стюарт лордом Мереем — и окончательно перестал понимать, чья же это была интрига. Но земли ему понравились и он даже больше года не предпринимал против королевы-регентши ничего, что для этого климата и ландшафта — поразительно.