Дмитрий Щербинин - Пронзающие небо

Вокруг лежали плотные тени, но все же, после кромешного мрака в который был погружен незадолго до того Алеша, эти тени показались ему необычайно яркими, а еще была Ольга…

Вот появился Жар, он лизнул Алешу в нос и завилял хвостом, зовя хозяина за собой.

– Что ж, пойдем. – молвил юноша. – Помоги мне! – он оперся на Ольгино плечо и приподнялся, голова его закружилась а в глазах побелело – мириады снежинок кружили пред ним.

– А завтрак, – начала было Ольга и осеклась.

– Что же? – борясь со слабостью прошептал Алеша.

– Ты извини меня… в общем я забыла его там, у ели… – произнеся это Ольга потупилась, ожидая Алешиного гнева, однако Алеша и не думал гневаться, он сам смутился и проговорил:

– Что ж ты себя винишь? Я мешок должен был взять… его то там, наверное, снегом занесло, ну я сам словно в бреду….

Тут же Алеша подозвал пса:

– Эй, Жар! Ты умный, да, почти как человек, разве что только разговаривать не умеешь, так вот слушай: выведи нас из леса, но только не к деревне…

Пес несколько раз утвердительно вильнул хвостом.

Алеша улыбнулся и провел рукой по мохнатой голове:

– Вот молодец, все понимаешь! Так веди нас к Янтарному тракту.

Жар вздохнул почти что по человечески, и оглядевшись, выбрал направление и пошел по дну оврага.

Алеша с наслаждением созерцал мир, ибо, после тьмы в которой он побывал, каждая форма, каждый лучик и каждая тень радовали его.

На дне оврага где они шли снег не был глубок и ребята чувствовали под ногами скользкий лед который, словно панцирь, покрывал небольшую речушку.

– Так. – остановился вдруг Алёша. – Мы должны вернуться…

И уже взбираясь по склону оврага добавил одно только имя: «Дубрав» – этого было достаточно и Оля так разволновалась, что даже заплакала:

– …Как же я могла забыть… Что ж это…

– Да ты наверно всё обо мне страдала…

– Да, о тебе, но он же… – она не договорила, голос её дрожал от волнения.

И когда они выбрались из оврага, то Оля, не выпуская Алёшиной руки, даже пошла впереди.

Вскоре нашли они ту просеку по которой бежали ночью, и в утреннем мирно–свежем сиянии она представлялась и милой и пушистой; и, право, так и подмывало забыться, да тут же и пуститься снежками перебрасываться… Но когда они вышли на утоптанную полянку, то вновь стало мрачно, и жутко – снег был плотно утоптан, повсюду темнели большие пятна крови, на ветвях болталась окровавленная шерсть.

– Дубрав! – неуверенно позвал Алёша.

– Дубрав, дедушка миленький, здесь ли ты… – пропела Оля.

Ответ пришёл – то были мужицкие голоса, они закричали:

– Э–эй, кто тут?! – и тут же топот бегущих.

Ребята молча развернулись и бросились назад; не останавливаясь, не оборачиваясь бежали до самого оврага – их ещё несколько раз окликали, но всё тише, дальше. Вот скатились по склону, потом бежали по дну, и наконец остановились, отдышались – бледные, запыхавшиеся посмотрели друг на друга, потом подняли головы вверх, к небу, которое всё иззолотилось солнцем, и было таким умиротворённо спокойным, что и ребята успокоились, и вслед за Жаром пошли дальше.

Шли час, а может и больше; у Алеши беспрерывно что–то урчало в желудке, к тому же он теперь кашлял.

Тут одно воспоминание пришло ему в голову и он спросил:

– Когда ты меня нашла, ты не заметила поблизости какой–нибудь коряги?

– Нет…

Алеша размышлял вслух:

– Значит я корягу вместе с собой перетащил, только она в лед превратилась… эге! Да эдак я все что угодно и кого угодно могу с собой взять – Ольга, ты от меня ночью подальше держись!

– Что ты такое говоришь? – спросила было Ольга, но ответить ей Алеша уже не успел. Они обогнули поворот оврага и в пятнадцати метрах пред ними предстал широкий каменный мост.

Вот по мосту стремительно проскакал какой–то всадник облаченный в красные одеянья, а за ним проехала золотистая карета…

Так они вышли на северный торговый тракт, который тянулся от стольного Белого града к Дубграду и дальше – в холодные страны…

Глава 5. Свет во мраке

Когда волки метнулись на Дубрава – он успел присесть, и они с костным треском столкнулись над его головою – он быстро дотрагивался руками до их, пышущих жаром тел, и этих волков охватывало совершенное безумие, они, ничего не видя, раздирая всё, что попадалось на пути, бросались в разные стороны, и мчались до тех пор, пока у них хватало сил.

Старец пытался выбраться из круговерти тел, но слишком много было серых разбойников; со всех сторон таранами наскакивали их костлявые тела; несколько раз Дубрав не успел дотронуться, и они вцеплялись в него, оставляли кровоточащие раны; один матёрый волчище вцепился в правый локоть, и затрещал локоть – если бы не добрая шуба – была бы перегрызена правая рука, но и так – повисла – и пошатывающийся, истекающий кровью Дубрав понял, что через несколько мгновений наступит конец.

Вот разом два волка прыгнули спереди, в воздухе столкнулись, но всё ж вцепились в шубу на животе, потянули Дубрава вниз – он прошептал ещё одно заклятье, и эти два волка пали, разбились, словно глиняные сосуды.

Силы оставляли старца; вот он сделал два тяжёлых, качающихся шага назад, и спиною упёрся в покрытый жёсткими, шишковатыми наростами ствол ели – ещё один волк метнулся сбоку, хотел допрыгнуть до шеи, но не достал; повис на разодранном уже рукаве шубы, исступлённо скрежеща клыками, вгрызался всё глубже и глубже в неё, оттягивал вниз, где топорщились корни, где скалилось ещё несколько окровавленных морд…

Но не здесь было суждено прерваться земному пути старца Дубрава – в эти самые мгновенья, среди стволов, живительными светляками, прорвались огни факелов, а вместе с ними и голоса человеческие:

– Э–эй! Отзовитесь! Отзовитесь!

И тут нахлынула ещё одна волна – то звенела, безжалостно рассекая останки предутренней тиши, какофония железных склянок – так отпугивали волков; и они действительно перепугались и отпрянули от окровавленного, стонущего Дубрава, однако причиной настоящей паники, после которой они бросились в бегство – был тоненький золотистый луч, который коснулся, и весенним цветком расцвёл на кроне одной из самых высоких елей.

Кончилось ночное время, и как нежить бежит с первым криком петухов, так и волки бежали от сияющего праздником, свежего зимнего дня. И пока люди бежали к нему, Дубрав всё силился подняться, и, цепляясь окровавленной рукой всё–таки смог, и вот стоял перед ними, покачивался, вот шагнул. И хотя Старец был сильно окровавлен, его сразу узнали, и зазвучали вразнобой голоса то испуганные, то удивлённые, то радостные: