Джо Аберкромби - Герои

Терпила пожал плечами, совершенно не нарываясь, но и не отступив ни на шаг:

— Я мало тебя знаю, чтоб рассуждать кто ты. Стоял в строю, в битве?

— Не в строю, — огрызнулся Ручей, надеясь, что они подумают, будто он бился в мелких стычках, хотя по правде, кроме потасовок с деревенскими пацанами, он сражался лишь с одними деревьями.

— Значит, ты себя и сам не знаешь, так? Заранее никогда не скажешь, как поведёт себя человек, когда наготове клинки, плечом к плечу, ожидая начала атаки. Может, ты выстоишь и будешь биться, что твой Скарлинг. А может — побежишь. Может ты горазд только болтать про добрую драку.

— Я тебе, ебанашка, драку-то устрою! — Ручей шагнул вперёд, занося кулак. Колвинг всхлипнул, закрыв лицо, будто это ему грозило получить по морде. Терпила отступил назад, одной рукой распахивая куртку. Ручей увидел там рукоять длинного ножа, и осознал, что сам откинул плащ и показал эфес отцовского меча, и тот был прямо под рукой, и внезапно ему открылось, как высоко способны взлететь ставки на ровном месте. Его озарило вспышкой, что всё может закончиться далеко не потасовкой между деревенскими пацанами, и он увидел в глазах Терпилы страх, и решимость, и его нутро просело, и он на мгновение запнулся, не понимая, как сюда попал и что ему делать…

— Ать! — Из толпы вывалился Поток, подволакивая за собой больную ногу. — Хорош! — Ручей медленно опустил кулак, будучи, честно говоря, рад вмешательству. — Приятно видеть, что в вас горит огонь, но впереди полно схваток с южанами, даже не думайте волноваться. Мы выступаем на них на рассвете, и на марше вам будет легче без расквашенных губ. — Поток поднял между Ручьём и Терпилой свой здоровенный кулак, с седыми волосками на запястье и костяшками, испещрёнными сотней застарелых царапин. — Что вы и получите, ежели не возьмёте себя в руки, ясно?

— Айе, вождь, — прорычал Ручей, давя угрюмый взгляд на Терпилу, хотя его сердце так сильно стучало в уши, что казалось — вырвет их с корнем.

— Айе, согласен, — сказал Терпила, опуская полы куртки.

— Первое что должен выучить воин — когда не воевать. А теперь вы, двое, двигайте.

До Ручья дошло, что очередь будущих бойцов перед ним вся рассосалась и только полоска утоптанной грязи отделяет его от стола, над тем для защиты от дождя ниспадал холщовый навес. Старый седой бородач сидел и ждал его, с несколько кисловатым видом. Он потерял руку — рукав свёрнут и пришит к куртке. В другой руке он держал перо. Похоже, тут у каждого узнают его имя и заносят в большую книгу. Дела теперь делаются по новому, с записями и всем прочим. Ручей не думал, что его отцу понравилось бы такое, равно как и ему самому. Смысл тогда воевать с южанами, если самим перенимать их уклад? Он, хмурясь, побрёл по слякоти.

— Имя?

— Моё имя?

— Кого ж, адов хрен, ещё?

— Ручей.

Седобородый нацарапал его на бумаге.

— Откуда?

— С хутора на том склоне.

— Возраст.

— Семнадцать лет.

Человек мрачно уставился.

— Да ещё такой здоровый. Ты, парень, на пару вёсен опоздал. Где ж ты был?

— Помогал матери с огородом. — Кто-то позади прыснул, и Ручей резко развернулся, бросая надлежащий суровый взгляд. Извиняющаяся ухмылочка Брейта увяла, тот опустил взгляд на свою измождённую обувку. — Ей приходится выхаживать двух мелких, вот я и остался ей помогать. Это тоже мужская работа.

— Но всё-таки сейчас ты здесь.

— Точно.

— Имя твоего отца?

— Шама Бессердечный.

Его голова аж подпрыгнула, вскидываясь после таких слов:

— Не подкалывай меня, паренёк!

— Не собираюсь, старик. Шама Бессердечный — мой отец. А вот его меч. — И Ручей с шорохом металла вытащил его и поставил острием на стол, от тяжести в руке сердце вновь воспряло. Однорукий оглядел его со всех сторон — золотое мерцание заката в зеркальном блеске доброй стали. — Да уж, вот так поворот. Будем надеяться, ты выкован из того же железа что и твой батька.

— Из того.

— Полагаю, увидим. Вот твоя первая получка, парень. — И он вложил в ладонь Ручья крошечную серебряную монетку и снова взялся за перо. — Следующий.

Вот так и вышло, на меч сменил он дышло. Вступил в войско Коля Долгорукого и готов воевать с Союзом за Чёрного Доу. Ручей вложил оружие в ножны и хмуро стоял под усиливающимся дождём, в сгущающейся тьме. Девушка с рыжими, ставшими от мороси коричневыми, волосами, разливала грог тем, кто отдал свои имена и Ручей взял свою обжигающую порцию, и опрокинул в желудок. Отставил чашу, следя как Терпила, и Колвинг, и Стоддер дают ответы, — с мыслью о том, что мнение этих баранов не стоит и ссаного дерьма. Он завоюет себе имя. Он им покажет, кто тут трус.

А кто — герой.

Долгорукий

— Да это ж муж моей дочурки! — выкрикнул Долгорукий, на его щербатой усмешке играл отблеск костра. — Не крадись на цыпочках, парень.

— Грязно тут, — ответил Кальдер.

— А тебе лишь бы сапоги не запачкать.

— Стирийская кожа, заказывал в Талинсе. — И он водрузил сапог на камень у костра, дабы получше рассмотрели старые названые Долгорукого.

— Заказывать сапоги за морем, — громыхнул Долгорукий, как если бы горевал о потере всех остатков добра на свете. — Клянусь мёртвыми. Как такая умная дева, как моя дочь запала на такую скорняжную болванку?

— Как колоде мясника, удалось стать отцом такой красавицы, как моя жена?

Долгорукий ухмыльнулся, а вместе с ним и его люди, потрескивающее пламя очерчивало каждый изгиб и складку на их обветренных лицах:

— Для меня тоже вечная загадка. Хоть и не такая, как для тебя. Знавал я её мать. — Пара тех, кто постарше, хрюкнула, в их глазах появилась мечтательная отстранённость. — Да и сам был полон красоты, пока оплеухи судьбы не истрепали мою внешность. — Те самые, постарше, хихикнули. Стариковские шутки, всё о том, как здорово было раньше.

— Оплеухи, — повторил один, качая головой.

— Можно перекинуться словечком? — попросил Кальдер.

— Всё что угодно для моего сына. Ребята. — Приближённые Долгорукого встали, иные с заметным усилием, и ворча побрели в темноту. Кальдер выбрал местечко у огня и присел на корточки, протянув руки к костру.

— Трубку хочешь? — предложил Долгорукий, из чашечки завивался дымок.

— Не, спасибо. — Кальдер должен сохранять ясную голову, даже в кругу вроде бы друзей. Все эти дни он пробирается обалдеть какой узкой тропой, и нельзя позволить себе на ней вихлять. С обеих сторон ждёт долгое падение и ничего мягкого на дне.

Долгорукий затянулся сам, выпустил пару бурых колечек и следил, как те уплывают.