Перекрёстки Эгредеума - Эмпирика Аттонита
Нет, она решительно отказывалась продолжать этот самообман.
Ведь даже в книге, наугад схваченной с полки, в случайно прочитанной истории давным-давно умершего пациента она видела очевидную связь с собственными снами.
И объяснить это можно очень просто: Крис Теодороу прав. Параллельные миры существуют — хотя это название неверное, ибо они всё-таки пересекаются. Как и сознания людей.
Ну или она сходит с ума.
В интернете Мария Станиславовна нашла современную версию таблицы Швабе. Последний максимум солнечной активности приходился на 2014 год. Тот самый злополучный год, когда она увлеклась психиатрией. Когда познакомилась с идеями Теодороу. Когда впервые за долгие годы, минувшие с той злополучной предэкзаменационной ночи, услышала голос Ир-Птака.
ГЛАВА 6. КНИГА РАДОША
Сны её с каждым днём становились всё беспокойнее и ярче, хотя вспомнить что-то конкретное по пробуждении не всегда удавалось.
Просыпаясь, Мария Станиславовна долго лежала с полуприкрытыми глазами, и зыбкий мир под вздрагивающими ресницами цвёл неотступными бесформенными красками. Смутно и беспричинно сами собой возникали в мыслях обрывки странных фраз и непонятных слов.
А перед сном однажды, когда она уже ступила на порог грёз, но ещё осознавала себя бодрствующей, её настигло внезапное и крайне неприятное ощущение падения в пустоту — и там, в этом головокружительном бездонном провале, множество пауков рассыпались по её лицу. Они оплетали её паутиной так крепко, что ни двигаться, ни дышать было невозможно. Очнувшись от кошмарного наваждения, она долго ещё ощущала на коже тошнотворные прикосновения тонких щетинистых лапок.
Вспышки образов в памяти… Всё это уже было, и не раз. Что-то знакомое, близкое виделось ей, и в этой неуловимой близости была какая-то чарующая и вместе с тем пугающая тайна.
Призрачные силуэты. Фрагменты событий и разговоров, от которых не оставалось ничего, кроме бессловесных переживаний — непоправимого горя, радости единения, сокрушительного разочарования.
Бессвязные сцены, полные печали. И ужаса, едва сдерживаемого от прорыва в повседневность оцепенением непробиваемого автомата. Но цепи хлипки, автомат — хрупок. И лучшие машины со временем выходят из строя. Тем более — человеческие.
Но сегодня ей виделось иное.
* * *
Бескрайнее поле жёлтых цветов.
Изумрудный лес. Звонкий ручей, звенящий у подножья холмов, уходящих в сизую даль.
Каким же далёким и призрачным всё это было!
Ей стало неловко от осознания собственной чуждости миру, что грезился в умиротворённом сне. Её присутствие омрачало радость дня, грозило разрушить его покой. Она чувствовала, что не вправе здесь оставаться.
Видение наполнилось фигурами странных людей — или духов? — в пёстрых нарядах. Лица, что обращались к ней, были подобны сияющим звёздам — и блёкли, стоило только присмотреться.
Несмотря на многолюдство, кругом царила удивительная тишина — и тревога, затаённая в ней, была чуждой миру — как и сердце, в котором она свербела.
Светлая музыка дуновением ветра коснулась слуха.
Мария Станиславовна пошла на звук.
Возле ручья девушки в голубых платьях водили хоровод и пели чарующую песню, всколыхнувшую в памяти что-то знакомое, но давно позабытое. Слова её рассыпались журчаньем воды и шёпотом трав.
Какой-то явственно славянский, но непонятный язык. Может, польский, чешский или вроде того. Да, кажется польский. Мария Станиславовна не могла похвастать знанием этого языка, хотя на нём, вроде бы, говорил кто-то в её роду.
Нужно было уйти, уйти поскорее, пока беспечные певуньи не заметили затаившейся подле них чёрной тени.
Нужно было бежать, бежать от ужаса, грозящего растерзать весь мир — и Мария Станиславовна уже не знала, была ли она тем ужасом или он гнался за ней.
И снова всё повторилось — как в тысячах прошлых снов.
Она оказалась на вершине чёрной башни, тонущей во мглистом тумане, и нечто зловещее подступало со всех сторон. Ледяным дыханием обжигая кожу, за спиной разверзалась тьма, чьи длинные липкие пальцы шипящими змеями скользили среди осыпающихся камней винтовой лестницы.
А прямо перед ей кружащимся вихрем разверзалась фиолетовая бездна.
Как и тысячи раз прежде, она проснулась до того, как бездна успела её поглотить: в холодном поту, совершенно разбитая, с раскалывающейся головой и слабостью во всём теле.
В ушах стоял шум, стучало в висках, всё гудело и ныло. Чёрные тени невыразимого ужаса растворялись в сером месиве постылой повседневности — таяли, но не исчезали.
А на задворках сознания витал отзвук колдовского напева, бередя душу смутной тоской.
* * *
Непростительно ранним субботним утром позвонила мама.
Она оживлённо рассказывала последние новости, но Мария Станиславовна, лёжа в кровати, спросонья — да и как всегда впрочем — слушала в пол-уха, едва удерживая то и дело выскальзывающий телефон.
Да-да, она знает Кристофера Теодороу. Да, знает, что приезжал. А, опять? Ну здорово. Подружился с ними? Усталый вздох. Это прекрасно.
Мария Станиславовна отзывалась нехотя, не заботясь, чтобы выказать хоть какое-то подобие заинтересованности, и тихо зевая в сторону.
Нет, действительно здорово — ну, насчёт Криса, — но она совершенно ничего не чувствовала по этому поводу. Словно речь шла о каких-то незнакомых людях, а не о родителях и учёном с мировым именем, чьими идеями она вдохновлялась.
Чего?! У нас с ним общие предки?
Замечательно, но и это открытие оставило её равнодушной.
Есть мнение, и весьма распространённое притом, что у всех людей предки более-менее общие.
— Один из наших дальних родственников был астрономом, — щебетала мама.
— Ага. Потрясающе.
Конечно, она сто раз об этом слышала. Сколько-то-юродный брат кого-то из пра-пра-пра. Никогда не могла запомнить ни степени родства, ни имени.
— Крис написал о нём целую книгу, «Беседы с Радошем»! Там сказано, что именно этот учёный за полвека до Стивена Хокинга предсказал излучение чёрных дыр!
— Ну и молодец, — неразборчивое бурчание в сторону.
Когда, распрощавшись, передав приветы, поцелуи и объятия, мама повесила трубку, Мария Станиславовна вздохнула с облегчением.
Но что-то теперь не давало ей покоя.
Как она сказала? Радош?
Что-то знакомое, ужасно знакомое… Разумеется, это имя при ней произносили много раз — так много, что стыдно было не запомнить, — но ординатора взволновало другое. Ей казалось, нет, она была убеждена, что слышала его совсем недавно — и не от родителей.
Ладно, так, надо
