Тэд Уильямс - Игра теней

«Но боги тоже погрузились в сон, — пронеслось у него в голове. — Кто сказал мне об этом?»

— Идем, — произнес он, обращаясь к призраку отца, становившемуся все прозрачнее. — Идем, я отведу тебя туда, где ты обретешь все, в чем нуждаешься.

Они вышли из города и оказались под сенью густого леса. Взобрались на холм, где росли увитые плющом березы, и спустились в долину, погруженную в мертвую тишину. Они перешли через реку цвета крови по камням, поднимавшимся из вод, как зубы чудовища. Они шли и шли, и блеклое свинцово-серое небо тускло сияло, и этот свет никогда не разгорался ярче.

Они шли долго, хотя в этом странном месте невозможно было судить о времени. Отец Вансена пел на ходу. С его губ срывались то непонятные ритуальные песнопения, то бесконечные унылые песни о разложении плоти и оскудении памяти. Сыну старик не сказал ни слова. Судя по всему, прошлая жизнь полностью стерлась из его сознания. Порой Вансену казалось, что он стал жертвой ужасного заблуждения и этот человек — совсем не его отец. Но в следующее мгновение какое-нибудь до боли знакомое выражение, мелькнувшее на прозрачном лице спутника, убеждало Вансена в том, что он не ошибся.

Они перешли еще четыре реки. По одной из них плыл лед, в другой вода бурлила и кипела, третья была полна неподвижных зеленых водорослей — они не шевелились, хотя течение неслось между этими причудливыми растениями. Последнюю реку невозможно было разглядеть, ибо ее скрывал густой туман, висевший над глубокой расщелиной. До путников доносился шум потока, и Вансен сжал руку старика — точнее, призрачный сгусток в форме руки.

Наконец все направления слились воедино, каждый шаг в точности походил на предыдущий, каждая песня старика дословно повторяла предшествующую. Тени подступали к путникам все ближе, их жуткие очертания нагоняли ужас. Но стоило Вансену громко произнести собственное имя и имя своего спутника, как тени растворялись в сумраке. Вскоре они появлялись снова, но их очертания уже не были так ужасны. Они приветливо предлагали то, в чем нуждались усталые путники, — вкусную еду и мягкие постели. Однако Вансен, помня о предостережении, решительно отказывался, и видения опять исчезали.

Они брели, пока не добрались до края широкой пустоши, где вздымали клубы пыли стремительные ветры. Здесь им пришлось замедлить шаг, ибо ветер дул им прямо в лицо, лишая последних сил. Старик часто останавливался, и Вансену приходилось тащить его волоком по густой серой пыли. Однажды, когда завеса туч скрыла тусклый свет неба и путники оказались в полном мраке, старик опустился на землю и распростерся ничком, не в состоянии подняться. Он все еще пел таинственную песню о белых браслетах и изменчивых, словно дым, сердцах. Феррас Вансен в отчаянии склонился над отцом. Он знал, что может уйти, а старик не увидит и даже не заметит этого. Но он не мог так поступить. Он поднял отца и взвалил себе на спину. К его великому изумлению, тело Падара Вансена, прозрачное и неосязаемое, оказалось тяжелым как камень. Феррас вынужден был то и дело останавливаться и переводить дух.

Но вот пыльная буря улеглась. Их по-прежнему окружала пустошь — необозримое пространство, покрытое серой пылью. Однако на горизонте Вансен различил некий смутный силуэт. Приглядевшись, он узнал очертания дома или, точнее, хижины из неотесанных камней и бревен. В глубокие расщелины между камнями набилась пыль, скопившаяся за века. Дом походил не на человеческое жилище, а на кучу помета, оставленную исполинским насекомым. Около хижины стоял человек. Он опирался на посох, как кертские пастухи, спускавшиеся с гор в долину, где прошло детство Ферраса Вансена.

«Да, я вырос в долине!»

Он понял, что память его жива, и испытал несказанную радость. Эта радость вытеснила тревогу, вызванную появлением еще одного живого существа в здешней пыльной пустыне.

«Я — Феррас Вансен, уроженец долины».

Незнакомец был почти раздет, не считая куска ветхой ткани, прикрывавшей его бедра. Его длинная борода казалась серой — то ли от седины, то ли от вездесущей пыли. Он не двигался, а взгляд его был неотрывно устремлен на путников. Когда они приблизились, Феррас Вансен осознал: он впервые встретил в этом таинственном краю человека, чьи глаза открыты и видят то, что происходит вокруг. Без сомнений, старик бодрствовал.

— Кто ты? — осведомился Вансен. — Или мне запрещено спрашивать об этом?

Глаза незнакомца сверкнули из-под насупленных бровей. Он улыбнулся, но улыбка его не выражала ни дружелюбия, ни враждебных намерений.

— Вы подошли к последней реке, но то место, куда вы стремитесь, находится не здесь, не в обители Сна, — изрек он. — Если вы переправитесь на другой берег, вы найдете там великих, с коими желаете встретиться.

— Я ничего не понял, — пожал плечами Феррас Вансен.

Его отец опустился на землю и снова запел.

— Тебе нет нужды понимать, — молвил бородатый незнакомец. — Ты должен делать то, что тебе нужно сделать. Все, что случится с тобой дальше, зависит от того, кто гораздо сильнее меня.

Старик переступил с ноги на ногу. Его босые ступни потрескались и задубели, как у человека, никогда не носившего обуви. В отличие от отца Вансена, он не походил на призрак и был таким же материальным, как любое живое существо. Вансен видел каждую морщинку на его лице, каждый волосок на его бороде.

— Ты так и не скажешь мне, кто ты, господин?

Старик покачал головой.

— Я не господин — по крайней мере, не твой. Кто я? Силуэт, образ, а может, просто слово. Вот и все. А теперь входите. Там есть вода — вам обоим надо умыться.

Сам не понимая, каким образом, Феррас Вансен очутился в хижине. Стоило путникам войти внутрь, и вечные сумерки сменились ночью — сквозь щели в стенах Вансен видел черное бархатное небо, усыпанное бриллиантами звезд. Он подошел к стене и приник к одному из отверстий. Хижину окружали звезды, бесчисленные звезды, они сверкали, как свечи, зажженные в честь всех богов. Звезды были сверху, по сторонам и даже снизу. Пораженный невероятным зрелищем, Феррас Вансен повернулся к отцу и увидел, что тот умывается в деревянной лохани, такой же грубой, как сама хижина.

Вансен присоединился к нему. Вода, омывшая пропыленную кожу, доставила ему наслаждение, ненадолго затмившее все прочие чувства. За время скитаний он позабыл о том, что у него есть тело, и теперь было приятно вспомнить об этом. Даже призрак отца, словно сотканный из тончайшей паутины, светился от удовольствия.

— Я много раз мог приехать домой, однако я этого не делал, — признался Вансен. — Я боялся тебя, папа. Боялся, что ты будешь мной недоволен. Порой я ненавидел тебя и ничего не мог с этим поделать. Ненавидел за то, что ты всегда создавал трудности там, где их можно было избежать.