Сергей Дунаев - Приговоренный к жизни

— Один из этих псов ближе других. Стало быть, он будет их палачом. Я сказала так. Заговорщики начали прощаться, и Марина поцеловала каждого из них, невзирая на то, что одни видом своим походили на шляхтичей, другие — на плебеев. Но всех целовала она, и все они стали равными.

— Помните ту, что мечтала быть молодой? — спросила Марина, и голос ее дрогнул, — знайте, она теперь прощается с вами. Нынче мы видимся последний раз. Каждый из них застыл, как стоял.

— Нет, — сказал один…

— Да! — ответила она, и тихо добавила, потупив взор прекрасных глаз, — они позвали меня. Но сперва — месть. И еще на прощанье она спела песню, которую он запомнил, ведь слова ее напоминали о страшной тайне тех, кто ушел в холмы христианской земли — от Британии до Балтики. Она пела по-польски, но песня была английская, он прекрасно знал это, знаясь с инквизицией и будучи наслышан о подобном.

С земными дождями прощалсяВзлетая, он помнил о нейОн не был — он только взметалсяКопытами белых конейОн не был — он только казалсяПри свете осенней звездыУ старого зимнего садаСреди прошлогодней листвыИ голос в ночи не раздался:«Откуда ты знаешь меня?»Он не был — он только менялсяКак небо в ночи сентябряБыл этим — и многим подобнымА след ее светлый тоскуЕму навевал, и бездоннойЛюбовь прислонял он к вискуОн ждал — словно что-то случитсяУжель ее шорох в лесу?..Мне так необычно не спится…Вдыхая тоску и веснуОн шел, открывая воротаБежал ей вослед… Но онаНе видела или не знала…Но знай — она все же была!Она появлялась однаждыРаз в год подходя к тем кострамК покоям полуденной стражиСуровой к незваным гостямЕе монсеньер одинокийСпросил, почему же. Но ейХотелось одно — улыбаться,Сидеть у горящих огней «Рассвет…» — прошептал он тревожно«Скажи мне хотя бы сейчас.»Она отошла осторожноИ скрылась, и скрылась из глазНи звука… а только взлетелаСказав им: «Вы — ждите меня,Я буду здесь завтра в двенадцатьНо не зажигайте огня…»И в вечер в лугах потемневшихГорела и пела звездаОна над землею летелаИ в воздухе — запах дождяПодобно тому наважденьюОни перестали дышатьИ чистое чистое небоНа них положило печатьНи слова… И в этом молчаньиОна подошла к их кострамИ бросила пояс от платьяВысоким горящим огнямИ села у черного камняИ долго смотрела наверх«И здесь начинается тайна…»От морока чар отогревОна указала рукоюМеста им вокруг. А ониПошли по огню, как по водам«О Боги, Вы нам помогли!» —Воскликнул седеющий рыцарь«Мы можем идти по огню,Но дева, скажи свое имяИз огненной чаши я пьюЗа честь оказаться с тобою,Спустившейся с неба…» ОнаМолчала под облачным небомСветясь в отраженьи вина«Я — Роза, я майское небоДля вас же, наверно — никтоВам имя мое не расслышатьИ рода не знать моего…»«Но видно, что ты неотсюдаО, леди, скажи, это так?»«Да, пусть будет так». «Это чудо!»—Воскликнул тогда он в сердцах«Скажи, есть ли смысл в том виденьиТы ангел, иль призрак, клянусьВовеки нигде не увидеть Твоей красоты».«Не забудь, Что ты человек. Это мало.И вы не поймете меняОставьте меня, или лучшеПодбросьте дрова для огня».«Зачем ты спустилась на землю,Ведь если твой дом в облаках…С какою неведомой цельюПришла ты сюда?»«Просто так».Они отошли чуть подальшеИ им покорились огниКак просто не чувствовать пламяЗатем, чтоб сгореть от любви.

Они разошлись в разные стороны, Марина же прошла медленно совсем близко от того куста, где притаился рыцарь. Нечего было ждать ему теперь и он вернулся в город с затянувшейся прогулки, и сердце его было усталым и тосковало, словно возвращался он с битвы, потеряв лучших друзей. Он вошел в свои покои и лег в постель, лег как вошел. Видения бесовского сборища проносились перед ним и он знал, что должно делать. Fais se que dois, — adviegne que peut. C'est commande au chevalier. Не иначе, это опасные заговорщики — не еретики даже, открытые враги, что небывалая редкость. Но сердце его говорило — не смей. Ближе к полночи в темном окне его раздался стук. И сразу оно отворилось, хотя и было заперто изнутри, и в комнату его влетел ветер — чужой, зловещий. Он обернулся, на подоконнике одинокая сидела давешняя пани.

— Только не думай, будто я на помеле прилетела, — сказала она, пытаясь отдышаться, словно долго бежала, — я просто хорошо лазаю по деревьям и стенам, оказывается. Правда… — она посмотрела на руки, ободранные в кровь. Станислав молча встал и подошел к окну. Его ночная гостья не шелохнулась, оставаясь безмятежно на узком подоконнике. Девушка ночью в доме незнакомого мужчины, особенно если ведьма, да к тому же через окно…

— Представляться я не буду, — сказала она, помолчав, — ты меня и так знаешь. Сегодня пан Станислав имел неосторожность прогуливаться рядом с холмами духов, и духи выдали его нам. Лунный свет попал в окно, как в сеть. Станислав увидел, она улыбнулась:

— Такие гуляния — не от ума. И то, что будет дальше — тоже. Он молчал в ответ, тихо сходя с ума. А Марина говорила очень медленно, и еще медленнее понимал он, что происходит. Неладное. Но неотвратимое.

— Вот нож, — она показала ему острый клинок отменной работы, видно привозной, — возьми его и обещай мне делать все, что я скажу. Душа его онемела, но любовь вложила в уста новые слова:

— Да, я клянусь тебе. Он медленно взял протянутый клинок.

— Завтра в церкви, — сказала она тогда, — ты встанешь на обедне рядом с вашим епископом — насколько можешь, рядом. После же убьешь его. А потом убей всякого, кто посмеет поднять руку на моего посланца. Но не тронь никого, кто отшатнется, ведь не тебя устрашатся они — гнева. Станислав склонил перед ней голову, обрекая себя на огненное проклятие. Он спросил разрешения поцеловать ее раненые ладони, чтобы верность его облегчила ее боль.

— Лучше тогда исполни мою просьбу, — сказала Марина, — мне очень больно от того, что ты убил тех, кто был мне так дорог… Она не разрешила, но и не запретила. И Станислав решился все же прикоснуться к ней и сделал это. Она не ответила, не протестовала. Верно, думалось ей о своем, а рыцарь, так низко павший у ее ног, был на самом деле далеко далеко от нее. Он предложил ей свое сердце в обмен на ее благосклонность, ибо не представлял себе больше жизни без ее глаз.