Сергей Дунаев - Приговоренный к жизни

— Я сожалею о произошедшем, — начал было я…

— А я — совсем нет. Вы были бы лишним вчера… Такие любезные слова не вязались как-то с тем, что я знал о нем. Он и сам это понял и добавил иным тоном:

— Может, мы увидимся в Москве. В театре или где еще…

— Вы уезжаете?

— Да, с Джорджем и Кэтти. Помните Кэтти? Я вам о ней рассказывал, будто с ума там схожу…

— Помню, — я хотел задержать его, сам не знаю зачем.

— Если со мной что-то случится, — сказал он внезапно серьезно, — передайте всем общим знакомым привет. Скажите: Даэмон обнаружил за собой свойство легко воспламеняться; и больше — ничего. Он пробормотал еще что-то, я не расслышал… и убежал от меня.

Они уехали вечерним поездом, все вместе. А уже в десять часов, то есть несколькими минутами позже, в гостиницу «Виру» прибыли странные постояльцы — загадочные, как клавесин на капустной грядке. Первый — латиноамериканский тип с перевязанным глазом, мачо сраный, очень отталкивающий тип. Второй — старикашка с палочкой, а палочка-то совсем липовая, короткая — сантиметра три до земли недостает, стало быть, конспирируется дед, шифруется, но шифруется ненатурально. С ними вдобавок типы за номером три и четыре, оба на одно лицо — глупое, оба во всем черном, подчеркнуто небрежные все, а глаза взволнованные, будто от самой Москвы бежали (как потом оказалось — почти так оно и было). Латиноамериканский тип бросился к портье выяснять чего-то, я от тоски подошел послушать и обомлел: он назвал Даэмона настоящим именем и фамилией, которые мало кто знал. «Вот и эстонские друзья» — подумал я, признаюсь, с легкой долей злорадства; выяснилось — нет, меня-то не назвали. Второй тип, который с Даэмоном, был охарактеризован совсем нелицеприятно: «смазливый такой, на девчонку плачущую похожий, все уксус с аспирином пьет для бледности…» «Нээээзнаааюю» — тщательно отсчитывая количество букв на единицу досадного русского слова, отвечал им портье. Тут они сунули ему деньги, и видать большие. Потому что внезапно прибалтийский националист обнаружил дар красноречия, стал произносить слова раз в десять быстрее — но я не слышал, что именно он говорил, не мог же я встать напротив и слушать. Я просто отошел в угол холла и стоял там, посматривая на них всех время от времени. Человек с повязкой на глазу с досадой махнул рукой своим спутникам, и те сникли, как воздушные шарики. «Зачем им Даэмон?» — удивился я, — «что за тайна еще?»

А трое замедленными шагами вышли на улицу и побрели себе по проезжей части, медленно тая в персективе горизонта. Они шли не обращая внимания на машины; может так совпало, только машин-то и не было. Удивительно, обычно их здесь так много… Скоро я потерял их из виду, и в следующий раз увидел только в Москве. В другую эру.

8. МИНСКОЕ ШОССЕ, ПОЛНОЧЬ

Машина, которую застопил хранитель, показалась мне недостойной. Двухсотый потертый мерс, водила — мразь, в салоне пахнет сыростью. Явный навориш нам попался, печально отметил я, падая на заднее кресло. Мне хотелось снять с себя заклятие, пусть открыть себя вражеским радарам, но все же — лететь… Невиданно хотелось мне пролететь черной тенью над этими печальными осенними полями, что все — в ночных слезах, над болотными лесами и косогорами, над полесской равниною, что исчезает внизу, а потом призраки кричат тебе снизу, не в силах взлететь за тобой вслед… Но я удержался и от заклятий и от идеи хранителя возвращаться в Лондон. Спокойно сидел я, уставший путник, в этой дурацкой машине, что со скоростью ослика тащилась на Москву. Спать мне тоже не хотелось и потому я как ребенок прильнул к окошку, рассматривая окрестности. Тоскливые окрестности. А ведь я знавал про эти места больше, чем можно было подумать. Это уже была территория моих подданных, еще чуть южнее — и Полесье, земля привидений, вздымающихся кладбищ, неупокоенных душ, встревоженным черным вороньем мятущихся в дождливом мокром небе. Здесь я мог творить колдовство черных чар в полную меру — открой я им себя, земля бы загорелась. Но я хранил молчание, сидел на заднем сидении и ждал. Старик тоже молчал. А вот водитель тот жаждал общения:

— А вы чего не поездом?

— Прикалываемся, — ответствовал старик неожиданным в его устах подростковым фразеологизмом. Водила не внял:

— А че ночью?

— Тот же ответ.

— Весело, видать, живете?

— Не без того, — вздохнул мой спутник.

— А я вот чего не понимаю, — водила жаждал продолжать в том же духе, видно, до самой Москвы, — почему у вас сумок с собой нету? Не купили что ли ничего?

— Мы не затем ездили.

— А зачем к нам ездиют-то теперь? Старик начал терять терпение:

— Мы ехали из Варшавы. Не торговать. Мы не торгуем, просто странствуем.

— Да разве так бывает? А на что?

— Я не обязан вам исповедоваться.

— Все-таки странно все это… — подозрительно обернулся на меня водила. Тут я понял, что мне надо сказать что-нибудь, решительно меняющее положение и достал острое лезвие:

— Слушай ты, лох, — сказал я задумчиво, — мы вот с этим дедушкой едем по важному делу, не отвлекай же нас от богоугодных размышлений. Не надо; не то будешь трепетать. Я продемонстрировал ему нож, но водила не ощутил трепета, видно образ мой не вязался у него с внешностью преступника, как он себе его представлял.

— Ты зря думаешь, что я не ударю тебя. Пока — нет. Но не думай испытывать мое терпение; вот — смотри… И резанул себе запястье, от злобы. Моя кровь брызгами попала ему на лицо, как только он обернулся. Глаза его вытаращились, он подумал наверное, что имеет дело с психом. Старик хранил зловещее молчание. Водила в ужасе отвернулся от меня и выжал газ до предела. Я почувствовал, что перестарался, задев себя слишком глубоко — кровь текла, не думая останавливаться. Явно перестарался, подумал я, впрочем, зная прекрасно, что демонстрация эта была совсем не для драйвера. Это — для меня, от припадка тоски. Единственное доступное мне сейчас развлечение. «Если нет с тобой радости твоих глаз, пусти себе кровь…» — вспомнилась мне дешевая песенка, слышанная еще в Англии, и ей впору было зазвучать сейчас среди этих безлюдных пространств, что мы проезжали. Машина неслась теперь на Москву с явным опережением графика, драйвер обреченно замолк. Мне теперь выдалась возможность задремать и я растянулся на заднем кресле, рассматривая огоньки, отражающиеся в зеркале заднего вида; да верхушки деревьев, пролетавшие в нем же. Как быстро мы неслись; нет, определенно, вселять в сердца людей ужас — прелестное занятие, особенно если хочешь от них чего-нибудь получить, и заодно быстро. Потом я заснул и просыпался изредка, слышал, что старик завел с ним какой-то нескончаемый разговор, но на этот раз хранитель владел ситуацией, не наоборот. В полночь мы пересекли границу Минской области… Тогда же я почувствовал, рядом со мною — неслышный шум. «Ты зря пустил кровь!» — раздался шепот, — «они чувствуют тебя и просят подойти к ним…» «Они…» «Ты должен знать — кто, обреченный призрак» — иронично шепнул голос, — «не след тебе пускать кровь когда непопадя».